Ведьмы и колбасники - Георгий Иванович Киселев

Он что-то напористо доказывал напарнику, беззвучно, словно в немом кино, раскрывая рот.

− Прирезать? − неожиданно вернулся слух. − Зачем свидетели?

− Одним покойником больше, одним меньше, − согласился второй голос.

Наконец растворились и белые мухи, а расплывчатая молния слепилась в нож. Пузо склонился над Алисой, вслух размышляя:

− Заколоть или задушить?

Сама мысль об убийстве заставила его дрожать. Дрожать не сколько от волнения, а от предвкушения.

«Пистолет − ничто. Вот если жизнь бьется в руках». Чуть сильнее сжал − дух и вышел. Это действительно кайф».

− Кинь монетку, − хихикнул Скелет замешкавшемуся напарнику.

Маньяк послушно полез трясущейся рукой в карман, а Алиса закрыла глаза.

− Орел − нож, а решка − веревка, − определил толстяк. − Такова судьба, − добавил он.

− Зачем веревка? − прервал худой. − Можно и руками … Тебе так больше понравится.

Монетка мягко отскочила от ковра, несколько раз перевернулась и застыла пятью копейками напоказ.

− Решка, − хором определили незваные гости.

«Пузо совсем сдурел. Что бы ни выпало, будет душить, − думал Скелет. − Не может попросту, ножиком. Аж трясется, готовится к удовольствию. Тьфу ты… псих».

− Открой глазки, дурочка, − склонился толстяк над жертвой. − Взгляни на мир в последний раз.

Алиса еще сильнее зажмурилась.

Пузо и не догадывался, что судьба вершит суд не его сосисками-пальцами, а хрустальной вазой. Массивный сосуд подчинялся с трудом, еще не все во мне восстановилось. Легко покачивая алым бутоном розы, ваза оторвалась от стола и, никем не замеченная, поплыла под потолком.

«Сосиски» облепили шею, и Алисина душа затрепетала маленьким ярким облачком, а над ней колыхалась густая темная туча.

«Вот и все. У сказки оказался грустный конец. Может быть, ТАМ мы с Сергеем встретимся? Как больно. Не вздохнуть. Неужели последним отражением этого мира будет мерзкая, толстая рожа? Толстяк покрылся рябью, исчезает. Вот и хорошо. Прощайте…»

Пальцы медленно, с наслаждением набирали силу, давили, а граненое украшение ринулось сквозь черноту.

−А-а-а! − смешалось с мелодичным хрустальным звоном.

Сверкающие стекляшки посыпались на пол. Маньяк, на время, оставил жертву, поглаживал сочащуюся кровью голову.

«Чугунная, − подумал о тупой башке. − Такую и кувалдой не прошибешь».

− А-а-а! − повторил чугунноголовый. − Кто, кто ударил?

Худой коротышка недоуменно развел руками. Оба посмотрели на меня.

− Дохлый.

− Ну, − подтвердил коротышка.

Толстяк взялся за руку, и я остановил сердце. Дохляк приставил ко рту зеркало.

Грабители недоуменно повели плечами.

− Мертвый, − подтвердил худосочный, вглядываясь в чистое зеркало. Немного пошевелил в маленьком мозге примитивными мыслями, ничего не понял и зло саданул ножом прямо в печень.

Правый бок заполыхал нестерпимой болью. Охотничий нож вошел по рукоятку и не желал расставаться с живой плотью. Казалось, цепляясь зазубринами пилки, он вытянет с собой все потроха.

− Ничего не понимаю, − сказал правду Скелет, вытирая нож о мои трусы. − Не могла же ваза свалиться с потолка.

Толстяк подозрительно глянул на напарника. «Неужели Скелет задурил? − зло подумал Пузо. − Как вмажу тихоне − мокрого места не останется».

− Ты, что?! − перехватил его взгляд Потрошитель печени. − Мы с тобой не первый раз в деле. На кого еще надеяться, как не на меня.

«И вправду за ним такого не водилось. Надежный кореш… Чертовщина».

− Угу, − быстро остыл здоровяк.

Мутная волна вновь захлестнула душу, черная пелена скрыла мир. Правда, настроенное на ритм восстановления подсознание продолжало работу. Оно исправно выполняло программу, и довольно быстро вновь вынырнул.

Насильники размышляли, как завершить гнусное дело. В черепные коробки активно потек кислород, сосуды вздулись. Было видно копошение их простеньких кирпично-тяжелых задумок, но тихо прокравшаяся боязнь мешала. Наконец толстяк решился опуститься на корточки, поближе к жертве.

«Уж сейчас ничто не помешает, − Пузо огляделся. − Чего-то руки дрожат. Неужто струхнул? Нет, нет! Придушу сейчас же, мигом удавлю».

Я еще не был готов к настоящей борьбе. Оброненная газета подсказала выход. Сборище новостей и сплетен без особенных усилий подчинилось: пушинкой оторвалось от пола, бесшумно заскользило над землей к убийце. Потребовался взрывной импульс усилий на стремительные колебания атомов бумаги. Газета потемнела, сморщилась и ярко вспыхнула под жирной задницей. А я потерял сознание на пару секунд.

В грязно-сером мареве заплясали яркие блики, постепенно слепившиеся в откаблучивавшего дикий гопак огненного безумца. Сразу отложило уши, и ворвался в меня сумасшедший вой танцора. Напарник, тоже очумелый, чуть-чуть пришел в себя, схватил со стола кувшин и плеснул все, что в нем было.

Вода сбила огонь, а толстяк покрылся шипящим паром. Он прекратил скоки, опустился на коленки, сверкая копчеными ягодицами, прикрыл лицо руками и тихо, жалобно скулил покачиваясь в такт жалостной песне души. А обгорелый зад пронимал душу болью до самой сердцевины. О, как она пела. Ему бы сейчас на паперть − никто не обделит подаянием.

Мне стало искренне жаль несчастного представителя преступной культуры. В его темной ауре появились даже общечеловеческие светлые тона. Тона жалости и сострадания… к себе. Учитель, читая мысли, часто повторял, что процессы мышления у представителей различных культур принципиально не отличаются друг от друга, но отличаются лишь их ценности и представления. Вот это «но» и заставило отбросить сентиментальность. Главные отличия культур − ценности. Сейчас они были в нестерпимом, вопиющем противоречии. Слишком разной была оценка жизни, любви, денег…

Как тяжело возвращаться к жизни. Лень, апатия, бессилие дурманили волю, но любовь и ответственность за Алису собрали, рассыпавшиеся мелкими осколками, остатки духа. Первым делом заставил стучать сердце в полном объеме. Желудочки и предсердия упруго, ритмично гнали по телу кровь. Даже левый желудочек, хоть и побаливал свежим рубцом от пули, достойно справлялся со своей работой. Сделал первые вдох и выдох, но закашлялся заполнившей трахеи кровью. Легкие инстинктивно вытолкнули тягучую, красную преграду, и она густо потекла изо рта, вздуваясь кашлем на губах в алые пузыри. Пузыри быстро лопались, но их сменяли новые.

Я не видел себя в зеркало, но легко представил по бандитам. Панический страх вжал их в стену, но крепкий бетон не давал сбежать от действительности. Они визжали, ползали, втираясь в обои, как мухи на стекле. Даже забылась распахнутая в прихожую дверь.

Наконец ощутил оживающие конечности, уперся руками в пол, закачался на онемевших ногах. Дрожь колотила все тело. Подбородок трясся, разбрызгивая слюну и кровь, и я размазал пятерней по глупой улыбке розоватую пенистую кашицу. Вид − помрешь со страха: качаюсь на трясущихся ногах, майка изрешечена пулями, залит кровью и сквозь эту милую картинку светится ухмылка.

«Дьявол, − догадался Пузо. − По мою