Под покровом небес - Пол Боулз

Доносящееся со всех сторон сладостное журчанье ручейков оказало на нее подсознательное воздействие: внезапно ей очень захотелось пить. Прохладный лунный свет и тихо колышущиеся тени, сквозь которые она шла, в значительной мере скрадывали это желание, но с некоторых пор ей стало казаться, что удовлетворить его полностью она сможет, только если вода будет окружать ее со всех сторон. Вдруг в стене, вдоль которой бежала ее тропинка, она увидела пролом, за проломом был сад – грациозные пальмы, вздымающие свои кроны высоко вверх по сторонам большого пруда. Кит стояла, глядя на гладкую темную поверхность воды; она уже не помнила, было ли у нее желание искупаться все время или захотелось в тот самый момент, когда она увидела столько воды сразу. Как бы то ни было, пруд-то – вот он. Через дыру в крошащейся стене она влезла в сад и поставила чемодан рядом с кучей земли, оказавшейся на пути. Попав в сад, она, ни на секунду не задумавшись, принялась стаскивать с себя одежду. Слегка удивляло ее только то, что она сначала делает и лишь потом, уже сделав что-то, осознает сделанное. Каждое ее движение казалось ей воплощением легкости и изящества. «Осторожнее! – говорила ей какая-то часть ее сознания. – Не наделай глупостей». Но это была та же часть сознания, которая вечно что-то там бубнила, когда у нее начинался очередной алкогольный срыв. Куда там! В такие моменты ей всегда хоть кол на голове теши. «Да ладно! – мысленно отвечала она себе самой. – Только-только впереди замаячило счастье, и я должна сдерживаться? Еще чего!» Скинув туфли, она стояла голая среди пальм, чувствуя в себе зарождение какой-то новой, незнакомой силы. Оглядываясь в тихом ночном саду, вдруг заметила, что впервые с самого детства видит предметы ясно. Наконец-то она окунулась в жизнь, всецело вошла в нее и больше не наблюдает за ней в окошко. Достоинство и гордость, ощущаемые теми, кто сумел слиться с жизнью, исполниться ее мощи и великолепия, не были чужды ей, но как давно, сколько лет уже она не испытывала этих чувств! Выйдя на лунный свет, она ступила в воду и побрела к середине пруда. Его дно было глинистым и скользким; вода на середине доходила до пояса. Погрузившись в нее полностью, она подумала: «Все. С истериками покончено». Вся ее зажатость, самовлюбленность, страхи – это уйдет, этого больше не будет в ее жизни.

Она купалась долго-долго; обливающая кожу прохладная вода будила в ней желание петь. Каждый раз, когда она нагибалась, чтобы зачерпнуть воды сомкнутыми пригоршнями, у нее вырывалось что-то вроде песни без слов. Вдруг остановилась, прислушалась. Барабанов больше слышно не было, лишь плеск водяных капель, падающих с ее тела в пруд. Она молча закончила мыться, доступ к вершинам духа куда-то исчез, но ощущение полноты жизни оставалось при ней. «Нет, это останется со мной», – пробормотала она вслух, возвращаясь к берегу. Пальто она использовала в качестве полотенца, но, пока вытиралась, начала уже ежиться и подпрыгивать на месте от холода. Одеваясь, тихонько, себе под нос что-то насвистывала. Временами переставала, секунду-другую прислушивалась, не раздадутся ли голоса, а может, снова забьют барабаны? Поднялся ветерок, но не внизу, а где-то над головой, где вершины деревьев, да еще неподалеку журчала вода. Больше ни звука. Вдруг ее охватил страх, не произошло ли чего-то за ее спиной, не сыграло ли с ней злую шутку время: быть может, она купалась несколько часов, а не считаные минуты, как ей казалось. Празднество в ксаре подошло к концу, народ разошелся, а она даже не заметила, когда стих рокот барабанов! Абсурд, конечно, но иногда такие вещи случаются.

Она нагнулась за часами, которые, раздеваясь, клала на камень. Часов на месте не оказалось, так что сверить время не удалось. Немного поискала, понимая, что теперь уж не найдет: исчезновение часов являлось частью шутки. Легким шагом она вернулась к стене, подхватила с земли чемоданчик и, перебросив пальто через руку, сказала вслух, обращаясь к саду:

– Думаете, мне это важно? Могу и на полу поспать! – После чего вылезла через пролом в стене, не забыв перед этим над собой посмеяться.

И быстро зашагала дальше, заставляя себя думать только о чувстве крепкого и беспримесного удовольствия, которое сумела в себе возродить. Она всегда знала, что оно при ней, просто где-то пряталось, а ведь было время – и какое долгое! – когда она считала, что не иметь его – это естественно и вообще в нормальной жизни его не бывает. Теперь же, снова его заполучив, опять познав простую радость бытия, она обещала себе цепляться за нее отныне что есть силы и ни за что не отпускать. Вынула из кармана пальто кусок хлеба и стала с жадностью есть.

Проход тем временем расширился, стены кончились, вместо них теперь тропинку обступала дикая растительность. Она вышла в уэд, сухое русло, которое в этом месте предстало ей в виде плоской широкой долины, усеянной мелкими песчаными наносами. Там и сям на глаза попадались купы плакучего тамариска, облаком серого дыма распластанные по песку. Не колеблясь, она направилась к ближайшему дереву, поставила чемоданчик на песок. Перистой листвой ветви мели песок со всех сторон от ствола: получался как бы естественный шатер. Кит надела пальто, заползла под ветви и втащила за собой чемодан. И не успела закрыть глаза, как уже спала.

* * *

XXV

Стоя в своем саду, лейтенант д’Арманьяк надзирал за тем, как Ахмед с несколькими местными строителями занимается окончательной доделкой высокой внешней стены: ее снабжали короной из вмазанных в глину осколков битого стекла. Жена сто раз просила его добавить этот уровень защиты их жилища, и сто раз он, как правильный колонизатор, это обещал, но не делал; зато теперь, к ее возвращению из Франции, все будет готово, это будет ей еще один приятный сюрприз. Пока все хорошо: ребенок не болеет, мадам д’Арманьяк довольна, а в конце месяца он поедет в столицу, в город Алжир, их встречать. Встретит, и они отправятся отдыхать – проведут несколько счастливых дней в каком-нибудь хорошем отеле у моря (что-то наподобие второго медового месяца), а уж потом только вернутся в Бунуру.

Правда, хорошо дела шли только в его маленьком личном мирке; совсем не так было у капитана Бруссара в Сба, и лейтенанту было его искренне жаль, а уж о том, что все это могло свалиться на него (эк ведь Господь-то уберег!), думал просто с содроганием. Ведь он даже уговаривал этих путешественников остаться в Бунуре; вот уж насчет этого его совесть чиста. О том, что американец болен, он не знал, так что его вины тут нет – в том числе и в том, что тот двинулся дальше и умер на территории Бруссара. Но конечно же, смерть от брюшного тифа – это одно, а исчезновение в пустыне белой женщины – совсем другое, а именно это и стало причиной страшной суматохи. Искать женщину отправились на джипах, но природный рельеф вокруг Сба не способствует успеху таких поисков; кроме того, во всем военном округе имелись только две подобные машины, к тому же приказ прочесывать местность был отдан не сразу: как-никак в крепости оставалось тело умершего американца и разбираться с ним требовалось безотлагательно. Да особо-то искать и не рвались: все были уверены, что ее вот-вот найдут где-нибудь в поселке. Лейтенанту было даже жаль, что он так и не познакомился с этой самой женой. Она, должно быть, забавная: типично американская девица-сорванец. Только американка может поступить столь неслыханным образом: запереть больного мужа в палате и сбежать в пустыню, оставив его умирать в одиночестве. Это, конечно, непростительно, но сама идея… – нет, нельзя сказать, чтобы она его так уж и впрямь ужасала, как она, видимо, ужаснула Бруссара. Но Бруссар – он ведь известный святоша. Вечно его все возмущает, и не подкопаешься: этакий весь противно-безупречный. Девицу он, надо думать, сразу возненавидел, потому что своей привлекательной внешностью она нарушила его душевный покой; такие, как Бруссар, этого не прощают.

Он еще раз пожалел, что не сподобился увидеть американскую дамочку, прежде чем она умудрилась столь успешно исчезнуть с лица земли. По поводу же недавнего возвращения в Бунуру второго американца он испытывал смешанные чувства: с одной стороны, как человек, тот ему понравился, но оказаться вовлеченным в это дело лейтенант опасался: зачем ему такая морока? Так что он истово молил Всевышнего о том, чтобы эта американская жена не объявилась на его территории, особенно теперь, когда она стала притчей во языцех. Кроме того, запросто может оказаться, что она тоже больна… – в общем, как ни любопытно ему было бы на нее посмотреть, но ввиду возможных осложнений по работе и вороха всяких бумаг, которые пришлось бы писать, – нет уж, нет уж, лучше не надо! «Pourvu qu’ils la trouvent là-bas!»[120] – мысленно просил он судьбу.

В калитку постучали. Ахмед распахнул ее, за ней стоял американец: он приходил каждый день в надежде на свежую информацию и каждый день, услышав, что никаких новых известий пока нет, уходил со все более унылым видом. «Я знал, что у того, второго, были нелады с женой, а теперь я, пожалуй, даже знаю, какие именно», – сказал себе лейтенант, обернувшись и увидев несчастное лицо Таннера.