Под покровом небес - Пол Боулз

– Вы понимаете, мадам, с одной стороны, для нас, конечно, это честь – приютить вас у себя дома. Но вам же будет неудобно! Вы таки сами знаете: дом бедняков все же немножко не отель и даже не пост-милитэр наших глубокоуважаемых господ французов…

– Но коли я вас попросила, – укоризненно перебила его она, – значит мне это все равно. Вы думаете, мне это важно? Все время, что я жила здесь, в Сба, я спала на полу.

– Ну, в моем доме вам этого делать не придется, – решительно заверил ее Дауд Зозеф.

– Да я бы с радостью и на полу выспалась. Да где угодно. Это не важно!

– О нет! Нет, мадам! Только не на полу! Quand-même![117] – всерьез уперся владелец лавки. Он чиркнул спичкой, чтобы зажечь лампу, но Кит помешала ему, снова коснувшись его локтя.

– Écoutez, monsieur,[118] – проговорила она, понизив голос до заговорщицкого шепота, – меня ищет муж, и я не хочу, чтобы он меня нашел. Мы с ним немножко повздорили. Я не хочу его сегодня видеть. Дело обычное. Думаю, ваша жена поймет.

– Ну конечно! Конечно! – расплылся в улыбке Дауд Зозеф.

Все еще усмехаясь, он затворил уличную дверь, запер ее на засов и, чиркнув спичкой, поднял ее высоко в воздух. Так, всю дорогу зажигая спички, он и провел ее через маленькую подсобную комнатушку и внутренний дворик. На небе звезды, звезды… Перед дверью помедлил.

– Вот, можете спать здесь. – Он открыл дверь и ступил внутрь.

Снова зажглась спичка. Кит увидела крошечную каморку, в ней беспорядок, у стены кровать с провисшей железной сеткой, прикрытой матрасом, через дыры изрыгающим стружечную набивку.

– Но, я надеюсь, это не ваша комната? – осмелилась она уточнить, когда спичка погасла.

– Да ну, что вы! У нас с женой есть другая кровать и другая комната, – ответил он с ноткой гордости в голосе. – А здесь спит мой брат, когда приезжает из Коломб-Бешара. Раз в году он приезжает и проводит с нами месяц, иногда побольше. Погодите-ка. Пойду принесу лампу.

Он вышел, и она услышала, как он с кем-то говорит в другой комнате. Скоро он вернулся с керосиновой лампой и небольшим железным ведерком воды.

При свете комната оказалась еще более жалкой. У Кит появилось чувство, что пол здесь не подметали никогда – с тех самых пор, как строители вмазали в стену последний саманный блок: повсюду грязь, крошки глины со стен и пыль, тонким порошком день и ночь выпадающая из воздуха… Кит подняла взгляд на хозяина и улыбнулась.

– Моя жена спрашивает, едите ли вы лапшу, – спросил Дауд Зозеф.

– Да, конечно, – ответила Кит, пытаясь увидеть себя в облупленном зеркале над умывальником. Но так ничего и не увидела.

– Bien.[119] Да, вы знаете, моя жена не говорит по-французски.

– Правда? Ну, придется вам побыть моим переводчиком.

Послышался глухой стук: какой-то, видимо, покупатель хочет в лавку. Дауд Зозеф, извинившись, побежал через двор туда. Кит затворила дверь, поискала ключ, его не оказалось, постояла, подождала. Солдатам крепостной охраны ничего не стоило проследить за ней. Вот только вряд ли кому-нибудь из них в тот момент это пришло в голову. Сев на убогую кровать, она уставилась в стену напротив. Над лампой поднимался столб вонючего дыма.

Ужин в доме Дауда Зозефа был плох невероятно. Она заставляла себя глотать какие-то непонятные глыбы теста, зажаренного в жиру, и, видимо, довольно давно: на стол это кушанье подали холодным; куски хрящеватого мяса и непропеченного хлеба были тоже не очень аппетитны; зато робкие комплименты, которые отпускала Кит, хозяева принимали очень тепло и потчевали с новой силой. Несколько раз на протяжении ужина она взглянула на часы. Таннер уже, должно быть, ждет ее в том сквере, а когда уйдет, направится, конечно, в крепость. Тут-то переполох и начнется. Завтра посетители лавки непременно донесут его отголоски до Дауда Зозефа.

Отчаянно жестикулируя, мадам Зозеф требовала, чтобы гостья ела побольше и не стеснялась; взгляд ярких глаз хозяйки был неотрывно устремлен в тарелку Кит. Кит посмотрела на нее, улыбнулась.

– Скажите жене, что я немного расстроена, поэтому у меня нет аппетита, – сказала она Дауду Зозефу, – но я не откажусь взять что-нибудь из еды к себе в комнату, чтобы поесть попозже. Ну, например, пару кусочков хлеба…

– Ну разумеется! Конечно, – сказал он.

Когда Кит была уже в отведенной ей комнате, мадам Зозеф принесла ей туда тарелку, полную ломтиков хлеба. Кит поблагодарила ее и пожелала хозяйке доброй ночи, но уходить та явно не собиралась: несомненно, ей было интересно, что у гостьи в чемоданчике. Кит решила ни в коем случае не открывать его перед ней: тысячефранковые банкноты сразу прославят ее на весь поселок. Она притворилась, что не понимает, похлопала по чемодану, покивала. Поулыбалась, потом обратила взгляд опять к тарелке с хлебом и еще раз поблагодарила. Но взгляд мадам Зозеф так и вцепился в чемоданчик. Тут во дворе раздалось кудахтанье и хлопанье крыльев. В дверях появился хозяин с жирной курицей, которую он поставил на середину пола.

– Это от насекомых, – показывая на нее, пояснил он.

– Насекомых? – как эхо, повторила Кит.

– Ну да. Если к вам сюда сунется скорпион, она его – хвать! – и съест.

– А-а! – Кит изобразила зевок.

– Я понимаю, мадам нервничает. Думаю, с такой охраной она может быть спокойна.

– Знаете, я так сегодня устала! – сказала Кит. – Спать хочу до того, что ничего уже мне не страшно.

Они попрощались – торжественно, с рукопожатиями. Дауд Зозеф вытолкал жену из комнаты, вышел сам и затворил дверь. Курица покопалась с минуту в пыли, потом взобралась на перекладину умывальника и там затихла. Кит сидела на кровати, глядя на колеблющееся пламя лампы; комната была вся в дыму. Тревоги не чувствовала, только непреодолимое желание поскорее выбраться, покончить со всем этим абсурдом, выкинуть его из головы. Встала, постояла, приложив ухо к двери. Послышались голоса, потом вдалеке упало что-то тяжелое. Она надела пальто, набрала в карманы кусочков хлеба и, снова усевшись, стала ждать.

Время от времени она глубоко вздыхала. Один раз встала прикрутить фитиль. Когда стрелки часов показали десять, снова подошла к двери, послушала. Приотворила; двор весь сиял, залитый лунным светом. Вернувшись в комнату, взяла бурнус Таннера и зашвырнула его под кровать. От этого поднялась такая пылища, что она чуть не расчихалась. Взяла сумочку, чемодан и вышла, аккуратно притворив за собой дверь. Пробираясь через подсобку лавки, обо что-то споткнулась и чуть не потеряла равновесие. Двигаясь медленнее, пошла дальше – в торговое помещение, там вдоль прилавка, слегка придерживаясь за него пальцами левой руки. Дверь была заперта на простой засов, который ей не сразу удалось сдвинуть; когда это получилось, он отозвался тяжелым металлическим лязгом. Она быстро распахнула дверь и оказалась на улице.

Луна светила ярко до свирепости: идти под ней по белой улице было все равно что под солнцем. «Меня увидит тут кто угодно!» Но видеть ее было некому. Она шла прямо к окраине поселка – туда, где ограды самых дальних двориков тонули в буйной зелени оазиса. Где-то еще ниже, укрытые кронами пальм, образующими сплошную черную завесу, все еще рокотали барабаны. Звук шел от негритянской деревни, расположенной в середине оазиса; это был ксар – напоминающее гигантский термитник нагромождение слепленных вместе глинобитных жилищ с подсобными помещениями и двориками.

Она свернула в длинную прямую щель между высокими стенами. За ними шелестели пальмы и журчала вода. Иногда попадались притулившиеся к стене белые поленницы, сложенные из сухих пальмовых веток; каждый раз она сперва принимала поленницу за человека, сидящего у стены. Щель между стенами свернула в ту сторону, откуда слышались барабаны, и вывела на площадь, всю изрезанную узенькими канальцами и акведуками, по которым вода текла парадоксальным образом во всех направлениях, – это было похоже на большую и очень сложную игрушечную железную дорогу. Несколько тропок уводили оттуда в ненаселенную часть оазиса. Она выбрала самую узкую в надежде, что такая скорее обогнет ксар, чем приведет к его входу, и пошла по ней дальше между стенами. Тропка сворачивала то туда, то сюда.

Рокот барабанов стал громче; теперь слышались и голоса, повторяющие ритмичный рефрен, каждый раз один и тот же. Голоса были мужские; а как много-то их! Иногда перед тем, как в очередной раз нырнуть в густую тень, она останавливалась и с загадочной улыбкой на устах прислушивалась.

Чемодан в ее руках становился все тяжелее. Все чаще и чаще она перекладывала его из руки в руку. Но останавливаться и отдыхать не хотела. Каждую секунду она готова была развернуться и отправиться назад, на поиски другого проулка – в том случае, если этот вдруг выведет ее с затерянных между стенами задворков на середину ксара. Музыка теперь слышалась где-то поблизости, но с какой стороны она доносится, понять было трудно из-за лабиринта стен и деревьев за ними. Иногда она звучала почти рядом, словно поющие находятся сразу за стеной – ну или за ближайшим садом, в паре сотен футов, – а порой слышалась издали, и ее почти заглушал сухой шорох ветра в пальмовой листве.