Одушевленный ландшафт. Сборник статей - Коллектив авторов -- География, краеведение

о необходимых пролегоменах к фитософии как новой научной дисциплине, название которой «говорит само за себя» (др. — греч. φυτóν «растение» + σοφία «мастерство, мудрость»), в качестве первых ключевых фигур ее истории мы можем назвать, кроме Мэтью Холла, по меньшей мере три существенных имени. Это Лоренц Окен, Владимир Бибихин, Майкл Мардер. (Список, конечно же, неполный, и так или иначе с развитием фитософии он будет расширяться.)

Лоренц Окен (1779–1851), немецко-швейцарский натурфилософ и ботаник, специалист по семенным растениям и по микологии, — насколько нам известно, первый автор, предложивший (не позднее 1807 года) термин «фитософия». По Окену, эта дисциплина должна была быть частью не философии, но биологии — наряду с такими разделами, как органогения и зоософия. Должна была бы, однако дальнейшее развитие науки закрепило, как мы знаем, иную структуру биологических знаний. Термин органогения все же употреблялся в биологии в разной интерпретации еще минимум около столетия. Термины же «зоософия» и «фитософия» были после смерти Окена забыты — если не считать упоминания их в одной из книг [Spencer 1891] британского философа и социолога Герберта Спенсера (1820–1903) в связи с именем Окена и его идеями. Возрождение, в новом осмыслении, понятия «зоософия» началось в 2000 году, со стартом одноименного дискуссионного цикла Крымского геопоэтического клуба, дополненного позже акциями «Кастинг тотемов». А одним из первых после Окена и Спенсера концептуально обоснованных упоминаний фитософии стала лекция «Фитософия и египтяне. Флора сакральная, флора мирская», прочитанная автором статьи в посольстве Египта в Москве 24.01.2020.

Владимир Бибихин (1938–2004) — российский филолог, философ, переводчик. В 1997–1998 годах он читал в МГУ авторский философско-герменевтический курс «Лес (hyle)», где раскрывал различные явления человеческой цивилизации и культуры через образ и понятие леса и другие, связанные с ним. В аннотации к одноименной книге [Бибихин 2011], вышедшей после кончины мыслителя, сказано, в частности: Исследуется лес в истории планеты и человечества. Прослеживаются основания философского понятия материи в опыте неметрического пространства леса. Уточняется отношение мужского начала эйдоса к материи в биологических трактатах Аристотеля… Конструктивно оцениваются перспективы современной этологии. На первый взгляд, поразительно, но образ леса одновременно как пространства (совокупность растений) и как материала (древесина) оказался ключом к постижению всего и вся — от тайн Космоса до человеческих взаимоотношений.

Майкл Мардер (род. 1980) — разработчик принципов «растительного мышления» и философии вегетативной жизни. Профессор философии в Университете Страны Басков в Испании, он работает в феноменологической традиции континентальной философии, экологической мысли и политической философии. Автор, в частности, книг «Растительное мышление: философия вегетативной жизни» [Marder 2013], «Философское растение: интеллектуальный гербарий» [Marder 2014], «Вегетативная жизнь. Две философские точки зрения» (совместно с Люс Иригарей) [Irigaray 2016], «Зеленая масса: экологическое богословие святой Хильдегарды Бингенской» [Marder 2021]. Мардер участвует в том числе в историческом споре об имманентных правах растений; по Мардеру, идея предоставления прав растениям происходит от субъектности растений, которая отличается от человеческой личности. Перечисленные направления его активности — это, собственно, и есть фитософия в различных ее модификациях.

Реактуализация забытой лексемы, как известно, может превратить ее в неологизм, особенно если новое ее содержание не совпадает с исходным. Поэтому для Словаря XXI века готовится статья о фитософии. Помимо такого (квази?)философского термина, со временем нам понадобятся (а отчасти уже нужны и иногда используются) фитопоэтика и фитоэстетика, фитоэтика и фитополитика, фитосемиотика и фитогерметевтика и т. д. Фитопоэтика, с учетом принадлежности флоры к ландшафту, может быть в том числе частью геопоэтики. Сама же фитософия может иметь подразделы соответственно типам растительности: дендрософия (от др. — греч. δένδρον «дерево»), тамнософия (θάμνος «куст», «кустарник»), ботанософия (βοτάνη в изначальном значении «трава»), и т. д.

9

Говоря о геопоэтике и геопоэтах как субъектах геопоэтики, в числе классических фигур мы называем выдающегося абхазского прозаика и поэта Даура Зантария[22] [Сид 2017]. Примечательно, что самые известные его прозаические вещи, роман-эпопея «Золотое колесо» и автобиографический рассказ «Конфетное дерево», построены во многом на фитософских (а именно дендрософских) образах и символах. Так, в рассказе «Конфетное дерево» [Зантария 2007] автор, описывая родную деревню, сополагает воображаемый маршрут по ней с местоположением экзотического дерева из его детства, срубленного много лет назад, но оставшегося невидимым ориентиром памяти. В романе «Золотое колесо» [Зантария 2013] главный герой в путешествии по кавказскому побережью в край своей мечты ночует почему-то на деревьях — как Робинзон Крузо в первые дни на своем острове или герои жюльверновских «Детей капитана Гранта» на южноамериканском отрезке своего кругосветного квеста. Необычный сюжетный элемент (точнее, давно забытая поведенческая модель), возможно, связан с сакральным значением дерева в культуре древних абхазов. Так, захоронение своих покойников они совершали на высоких деревьях.

Однако дело не в этнике, или не только в ней. В этом дендрософском контексте представляется важным упомянуть ближайшего друга и собеседницу Даура, московскую писательницу Марину Москвину. Одна, но яркая деталь: по время нашей с ней поездки в 2015 году на его родину, в связи с его памятью, я несколько раз был свидетелем общения Марины с деревьями.

Собственно, это была форма активной медитации, о которой я ранее только читал. Длилось это каждый раз несколько минут или немногим более. Но меня слегка смущало, что, каким бы ни было очередное дерево, тотчас после объятий с ним на плечо Марины, вращаясь в воздухе, падал сверху одиночный листок. Как меч при акколаде принимаемого в рыцари. Как некий высокий (завидный? горький? но, во всяком случае, уже не тайный) жребий. Как титульный и потому не нумерованный лист некой книги.

Впрочем, всё это совершенно не обязательные, легкомысленно-художественные ассоциации. Более обстоятельно высказаться на эти темы сможет когда-нибудь какой-нибудь профессиональный фитософ.

10

Недавно я общался со своим старым другом, поэтом и переводчиком Виктором Райкиным, который лет тридцать уже живет в Нью-Йорке. Активный путешественник по тропическим странам, он изучает на себе психологические и иные эффекты от употребления внутрь различных экзотических растений. Виктор объяснил мне, что в Амазонии так называемые курандерос (исп. букв. «знахари») являются не просто лекарями, но некими проводниками, Вергилиями в мир айяуаски. Айяуаска (кечуа ayawaska «лиана духов», «лиана мертвых»), как известно, название растения и напитка из него, часто с добавлением других растений, концентрирующего в себе их психоактивные свойства. Эти растения вырабатывают энтеогены (от др. — греч. ἔνθεος «вдохновленный божеством, находящийся в экстазе»), вещества, вводящие человека — или помогающие входить — в измененные состояния сознания. То есть, говоря языком теории путешествий, помогающие путешествовать в негеографических, неландшафтных пространствах. «Лиана мертвых способна связывать живого с мертвыми. И действительно, я разговаривал с мамой, умершей, когда мне было девять», — сказал Виктор.

Но