Трактат об удаче (воспоминания и размышления) - Евгений Сапиро

Ежегодно приток «свежей крови» обеспечивали молодые специалисты, приезжавшие по распределению на три года и оставшиеся навсегда…

Почти вся преподавательская элита политехнического института середины 1960-х состояла из молодых доцентов Ленинградского горного, Уральского политехнического, других вузов.

Развал Советского Союза тоже нашел свое отражение в иммиграционных процессах. Где-то это происходило стихийно, где-то – целенаправленно. В начале 90-х меня как вице-губернатора не раз и небезрезультатно «доставал» директор Пермского театра оперы и балета Михаил Арнопольский с просьбой помочь с жильем солистам, как он говорил, супер-класса из Закавказья, которых он приглашал к себе.

«Пришлые» много сделали для Пермского края.

Только один ленинградский «военмех» рекрутировал в Пермь таких звезд советского ракетостроения, как Михаил Цирульников, Лев Лавров, Михаил Соколовский.

Именами «откомандированных в распоряжение…» Михаила Дедюкина, Александра Поздеева названы улицы комплекса ПГТУ за Камой.

В «закавказской команде» М. Арнопольского (тоже «привозного») были Георгий Исаакян, Татьяна Куинджи, Анзор Шомахия…

О «космополитах» очень точно выразилась писатель («пермофил», по ее собственному определению) Нина Горланова: «Перми в каком-то смысле повезло: она сердечно приняла космополитов, изгнанных из Киева, Харькова и других южных городов, а они в ответ обогатили город новыми кафедрами, идеями, нас выучили! Ректор университета Букирев не трепетно брал на работу сосланных в край ученых!»[42]. Добавлю, что И. Сандлера, изгнанного из свердловского УПИ как защитника тех же космополитов, тоже приютили в Перми, в ПГУ, и он стал создателем и первым деканом экономического факультета.

Сегодня никому в голову не придет считать москвичкой Людмилу Сахарову, челябинцем – Евгения Широкова, одесситом – Евгения Вагнера. Сегодня это Великие пермяки. Мне посчастливилось общаться с ними не один раз и, спасибо судьбе, далеко не всегда в формальной обстановке. Именно тогда я узнал, например, что путь Евгения Антоновича Вагнера от Одессы до Перми проходил через фронтовой эвакогоспиталь, казахстанскую ссылку (как немца по национальности), соликамский трудовой фронт (опять ОСМЧ!)…

И, наконец, в-третьих. Я давно понял, что термины типа «титульная нация», «родственники за границей» – функция переменная, и никогда не придавал им слишком большого значения. В отличие от многих, до которых это дошло после события, произошедшего в 1991 году в Беловежской пуще[43].

С войной связано мое первое в сознательной жизни состояние СЧАСТЬЯ. Не успеха, выигрыша, достижения, а именно безмерного счастья. Случилось это вечером 8 мая 1945 года.

До 1941 года число советских семей, имеющих собственный радиоприемник, в процентах составляло примерно столько же, сколько число сегодняшних обладателей собственных яхт и катеров. Остальные довольствовались «радиоточкой» – проводным одноканальным радиовещанием. Как только началась война, все радиоприемники под ответственность, по законам военного времени, было приказано сдать на хранение в почтовые отделения. Во избежание подвергнуться влиянию вражеской пропаганды.

В начале 1945 года врагу стало уже не до пропаганды, и было объявлено, что радиоприемники можно получить обратно. В соседнем подъезде нашего дома жил тихий старый холостяк, бывший английский коммунист по фамилии Рабинович. В конце 1930-х, окончив университет, он решил помочь своим советским товарищам строить коммунизм. Года через три после приезда в СССР его посадили как английского шпиона. В расстрельном 37-м на зоне о нем не вспомнили, а в 39-м каким-то чудом освободили. Не помню, слушал ли вечером 8 мая наш странный сосед собственный приемник или заглянул к соседям, но именно он расслышал в свистящем и гудящем эфире сообщение на английском языке о подписании капитуляции.

Новость мгновенно разнеслась по дому. Я не помню подробностей того, что было дальше. Помню лишь распахнутые двери квартир, возгласы радости и плача. И ощущение, что все плохое уже позади, что впереди всех нас ожидает только счастье…

После войны всеобщее счастье в очередной раз не состоялось. Но ощущение, очень близкое к тому, ПОБЕДНОМУ, еще раз меня посетило. Его олицетворением был мой ровесник, улыбчивый старший лейтенант Юрий Гагарин. Случилось это шестнадцать лет спустя. Совсем в другую эпоху.

Мы делаем вид…

Профессиональные историки период «от Хрущева до Черненко» делят как минимум на две эпохи: «хрущевскую» и «застоя». В свое время на этой почти сорокалетней дистанции случился такой эпизод союзного масштаба, как укрупнение колхозов. Данный факт дает повод историку-любителю, к категории которых я себя отношу, в процессе собственного субъективного анализа поступить аналогичным образом, укрупнив две эпохи в одну.

Лично для меня эта эпоха важна тем, что на нее пало почти тридцать лет моей активной, «взрослой» жизни. Эти тридцать лет «внешней среды» как бы сканируются в моей памяти в двух плоскостях. Одна плоскость – «явления». Это что-то системное, очень ощутимое в работе и в личной жизни, продолжительное… Вторая – «события». Может быть, даже не события, а краткие эпизоды. Краткие, но яркие, запоминающиеся. «События» – это точки на карте истории, в которых условная кривая, описывающая ход истории, меняет свой характер. Вполне вероятно – как следствие события.

Мое персональное название эпохи «от Хрущева до Черненко» навеяно популярным обращением советских времен, адресованным власти, «начальству», от имени нижестоящих: «Вы делаете вид, что нам платите, мы делаем вид, что работаем». Ключевые слова этого обращения – «делать вид» – могут быть актуальными в самых различных модификациях: «Вы делаете вид, что нас любите, мы делаем вид, что отвечаем взаимностью»; «Вы делаете вид, что крутые, мы делаем вид, что вас боимся»; «Вы делаете вид, что говорите правду, мы делаем вид, что вам верим»…

Многие варианты «мы делаем вид» применимы и к эпохе Сталина. Многие – но не все. При Сталине вся страна «от Москвы до самых до окраин», снизу доверху не делала вид, что опасалась «их» («его»), а боялась всерьез, до смерти. При Хрущеве – Черненко – уже лишь побаивалась.

В моих ощущениях из всего многообразия вариантов «мы делаем вид» эпохи Хрущев – Черненко наиболее представительное: «Вы делаете вид, что говорите правду, мы делаем вид, что вам верим». Это явление на Руси не новое. При Екатерине Великой оно проходило под кодовым названием «потемкинская деревня», в наши времена – «показуха».

В конце 1950-х годов много месяцев на одном из прокатных станов Чусовского металлургического завода, в самом популярном месте – у сатураторной установки для газированной воды, умиляла следующая картина. Над установкой висел плакат: «Бригада коммунистического труда». Слева на красном щите красовался текст заповедей строителя коммунизма, который не очень отличался от библейских. Справа – личные обязательства членов бригады. А дюралевая кружка для шагнувших одной ногой в коммунистическое «завтра» была… прикована к сатуратору цепью. Точно такой же чусовляне привязывали в те времена к причалам свои деревянные лодки-плоскодонки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});