Трактат об удаче (воспоминания и размышления) - Евгений Сапиро

Далее прозвучал следующий диалог его с одним из моих соседей, если не ошибаюсь, Володей Попковым:

– Я не пойду. Мне еще к матери в Пышму (Ревду? Первоуральск?) за картошкой надо съездить.

– Вот список таких мудаков, как ты, я сегодня вечером в партком и должен отдать.

– Зачем им?

– Чтобы тебе сталинскую стипендию дали.

Еще в студенческие годы меня посетила мысль о том, что написание портрета любого человека только одной краской, как выражался позднее мой коллега Геннадий Игумнов, «не есть правильно». Подобные мысли о противоречивости оценки различных поступков, деяний и, особенно, характеристики отдельного человека возникают у меня почти всегда, когда я думаю, говорю или пишу о И. Сталине. Очередной раз об этом вспомнилось потому, что все, что выше я написал о Сталине – со знаком «минус». В прикладном анализе отрицательная характеристика героя, события предопределяет вывод: «Не повторять! Подобного избегать!».

Наложить такую резолюцию на все без исключения сталинское наследие было бы в корне неверно. Судя по многочисленным воспоминаниям его современников, от авиаконструктора А. Яковлева до писателя К. Симонова, а по историографии – от Д. Волкогонова до Э. Радзинского, с точки зрения постижения науки управления у товарища Сталина имеется многое, чему следует поучиться. Масштабности, методам подбора и расстановки кадров, получения информации для принятия решений, постановки задач и контроля их исполнения, филигранному владению искусством популизма… Если без эмоций, то в современных терминах я бы так охарактеризовал И. Сталина: блистательный менеджер-технократ, ни во что не ставивший не только права, но и жизнь другого человека. Эта характеристика не противоречит той, более краткой и эмоциональной, которая иногда встречается в литературе: гениальный злодей.

Когда сегодня я вижу человека с портретом И. Сталина, мне хочется задать ему (да и не только ему) вопрос: вам хотелось бы работать с таким руководителем, быть, как говорится, «под ним»?

Только прежде чем ответить, учтите, что отношение такого руководителя к человеку, как к расходному материалу, полностью распространяется и лично на вас, и на ваших близких.

На мою «сталинскую эпоху» приходится еще одно незабываемое событие – ВОЙНА. Для нашего поколения под этим словом подразумевается только одна война: Великая Отечественная. С немцами, фашистами, Гитлером. С Японией, вроде бы, тоже, но… не совсем. Если я слышу: «до войны», я точно знаю – до июня 1941 года; если: «после войны» – после мая 1945. У Корнея Чуковского есть чудесная книжка о детях «От двух до пяти». Так что «по Чуковскому» мои военные впечатления можно обозначить: «от семи до двенадцати». Если в них не обнаружится должная глубина – не обессудьте.

Начну с одного противоречия.

Голодная эвакуация.

Тревожное ожидание отца, взрывавшего макеевский завод и потом выходившего из немецкого окружения…

Постоянно актуальный вопрос: что и сколько сегодня дают по карточкам «мясо-рыба»?

Похоронки, приходящие в дома одноклассникам…

Ощутимый детьми непосильный труд взрослых…

Вроде бы ни единого светлого пятнышка, а общее восприятие военных лет – более светлое, чем конца сороковых – начала пятидесятых.

У меня несколько версий этого.

Первая: перекрывающий все детский оптимизм.

Вторая: несопоставимость внешней, очень понятной угрозы со стороны внешнего врага – фашистов и внутреннего. В те годы «внутренний враг» проходил по линии одноименного ведомства – Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) и детским организмом, в отличие от юношеского, пока не ощущался.

Третья: мои родители по тем временам относились к категории «среднего комсостава». Мама имела воинское звание майора медицинской службы, отец был начальником цеха и, если сравнивать с военными, «тянул», как минимум, на подполковника. Когда его перевели из Нижнего Тагила в Чусовой, для переезда нам был выделен «персональный» маленький товарный вагон («теплушка»). На новом месте мы совсем недолго жили на частной квартире, занимая одну из двух комнат «уплотненных»[38] коренных чусовлян – Сафроновых. Скоро отцу выделили отдельную квартиру в «элитном», как сказали бы сейчас, сорокаквартирном доме – «сорокашке». Соответственно, продуктовые карточки родителей были высокой категории. Если к этому добавить принцип настоящих родителей: «все лучшее – ребенку», то настоящих бытовых тягот войны я не испытал.

Четвертую версию я бы назвал так: война и молодость.

Прямо напротив нашего дома стояло здание Чусовской школы № 8. В самом начале 1942 года школу переоборудовали в эвакогоспиталь № 5948. Почти все свободное время, особенно летом, мы вертелись вокруг «ходячих» раненых, лечившихся в нем, стараясь чем-то быть им полезными: принести из дома молоток или напильник, сбегать на рынок что-то купить, передать записку девушке… Все это делалось абсолютно на бескорыстной основе, но в качестве ответного проявления чувств нам перепадали лейтенантские петлицы с «кубарями» (знак отличия младшего командного состава), звездочки с пилоток, какие-то особые трофейные гильзы. Одному из счастливчиков был даже подарен командирский планшет. Это была очень дорогая, но не высшая награда. Высшей наградой было разрешение молча сидеть рядом и слушать разговоры наших объектов почитания. Особо ловким доверялось не только скрутить самокрутку из махорки, но и разжечь ее, выбив искру из кремня.

Во дворе эвакогоспиталя № 5948. Чусовой, 1942–1944 годы

Когда я взялся за эту книгу, я решил себя проверить: в какое время школа № 8 сменила свой мирный профиль. Прошелся по Интернету и обнаружил сайт этой школы. Из этого сайта я узнал и номер госпиталя. Но главной находкой, даже потрясением была размещенная на сайте фотография. Вроде бы ничего особенного: двор госпиталя, натянутая волейбольная сетка, игроки, болельщики. Но эта фотография, как по заказу, оказалась точнейшим посланием из прошлого!

Игроки левой команды явно солдаты. На ногах галоши, надетые на шерстяные носки, не мешковатая, но без лоска военная форма. В команде их спортивных соперников два офицера в хорошо сидящих на них гимнастерках, в офицерских галифе. Два члена «офицерской команды» – медицинские сестрички в белых халатах. Имеются в наличии и болельщики. Один из них в больничной пижаме – до выписки ему еще далеко… А вот два болельщика справа – то ли молоденькие раненые солдаты, то ли чусовские мальчишки, на месте которых мог быть запечатлен и я (в это время мне было лет десять).

Если современный читатель скептически отнесется к форме игроков, к высоким каблукам девушек, к не очень-то волейбольным позам (кроме игрока, подающего мяч), то успокою: это не спорт и даже не физкультура. Это форма флирта (в ту пору я этого слова еще не знал, но о содержании процесса уже догадывался). Если в этот момент я здесь где-то рядом, то ход моих мыслей примерно таков: ну что они взяли играть этих дур, предложили бы нам – была бы нормальная игра… В этой сцене не видно ран, нет скорби, уныния. Думаю, что нет в ней и «уверенности в завтрашнем дне», но об этом наши герои сейчас не думают. Они уже чувствуют себя здоровыми. Они живы, молоды и, может быть, даже влюблены. И в этот момент их жизнь прекрасна!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});