Париж - Эдвард Резерфорд

Она села рядом с ним, и он поцеловал ее, но делать это на стульях с высокими спинками было неудобно.

– Мне нужно отдохнуть, – повторила Эдит.

– Ладно. – Он встал. – Кстати, месье Ней уже нашел нового постояльца вместо мадам Говри?

– Нет. – Эдит покачала головой. – На это потребуется время. Месье Ней хочет, чтобы в той комнате поселился кто-нибудь особенный. А знаешь, мадемуазель Ортанс уже заново отделала ее. – Она улыбнулась. – Хочешь посмотреть?

– Конечно.

Она провела его через холл к лестнице, и они поднялись по скрипучим ступеням.

– Смотри, – сказала Эдит, распахивая дверь.

Тома узнал кровать, ореховый гардероб и картины – это все осталось как было. Но панели на стенах починили и перекрасили, на кровать постелили новое покрывало, очень красивое, из тяжелой камчатной ткани, а перед камином поставили маленький диван в стиле Второй империи с изогнутой спинкой, обтянутый тем же материалом. На каминной полке появились позолоченные часы; их циферблат поддерживали два блестящих херувима. Слева и справа от часов красовались фарфоровые фигурки, изображающие придворных короля Людовика XVI. На полу лежал новый ковер. Уже известный Тома письменный столик в стиле рококо завершал этот миленький, хотя и довольно предсказуемый ансамбль.

Обновление комнаты свершилось поразительно быстро, и Тома предположил, что некоторые из предметов обстановки прибыли сюда из дома юриста, возможно – из комнат самой мадемуазель Ортанс.

– Как видишь, – тоном гордой хозяйки сказала Эдит, – все готово для нового постояльца. Если кто-нибудь придет посмотреть комнату, нужно будет только поставить вазу с цветами.

Он кивнул. Да, комната была готова принять новую мадам Говри де ла Тур. Она была очень женственной, даже чувственной.

Эдит закрыла дверь и посмотрела на него как-то странно.

– Можешь поцеловать меня, если хочешь, – сказала она.

Но только он шагнул к ней, как Эдит отошла к кровати, откинула камчатное покрывало и легла поверх одеяла.

– Только поцелуй, – напомнила она.

Однако через полчаса они все еще лежали на кровати, и одежды на них оставалось меньше, чем было вначале.

Тома страшно ругал себя, что не взял с собой «английские капюшоны», но кто бы мог подумать, что все так обернется? Потом Эдит поднялась – она боялась запачкать постель и потому принесла из гардероба полотенце и расстелила на кровати.

– Ты должен быть осторожен, – предупредила она Тома.

– Я буду очень нежен. – Тома обнял и еще раз поцеловал ее. – Сразу скажи, если будет больно.

Но Эдит улыбнулась и ответила, что об этом волноваться не стоит. На его лице отразилось удивление, и тогда она пояснила, что все было давно и не имеет значения. А Тома понял, что думать о чем-то таком уже слишком поздно.

А еще через какое-то время она крикнула:

– Нет, нельзя!

Однако предупреждение запоздало.

В первые два месяца 1889 года Эйфелева башня продолжала расти. Темпы строительства поражали воображение. К марту она достигла невероятной высоты в двести семьдесят шесть метров, и там начали сооружать третью, последнюю платформу.

С этой платформы, одетой в стекло, потрясенные зрители смогут насладиться необыкновенной панорамой. В ясный день видимость оттуда будет достигать пятидесяти шести километров: на севере можно будет разглядеть чудесный парк Шантийи, на юге – большой лес Фонтенбло, а на западе, за Версалем, – две башни Шартрского собора.

Башню начали красить в бронзовый цвет, причем чем выше, тем более бледный цвет использовался – с целью подчеркнуть головокружительное изящество ее конструкции.

Самым сложным делом на этих заключительных стадиях строительства стала установка лифтов. На вершину башни вела лестница, но далеко не каждый готов подняться по ее тысяче шестистам шестидесяти пяти ступеням, а потом еще и спуститься по ним вниз. Для проектирования и монтажа лифтов нужно было найти подрядчика; несколько компаний пытались взяться за это дело. Но задача оказалась для них практически непосильной, и в этом не было их вины. Никогда раньше не требовалось поднимать столь большое количество пассажиров на доселе невиданную высоту. Проще было с лифтами, которые должны были перевозить пассажиров со второй платформы на вершину. Но как сделать лифт, который должен преодолеть почти сто двадцать метров с земли до второй платформы, двигаясь по траектории с меняющимся радиусом кривизны?

В конце концов в четырех «лапах» башни установили две системы. Французские инженеры создали два хитроумно сконструированных цепных лифта, которые могли доставить пассажиров снизу к первой платформе. А американский «Отис» изобрел сложнейший механизм – гибрид гидравлического подъемника и железной дороги, – который поднимал людей по двум другим опорам до второй платформы.

Тома с восторгом рассказывал Эдит обо всем, что происходило на строительной площадке.

– Месье Эйфель считает, что идея фирмы «Отис» на годы опередила французские лифты. Но мы не должны так говорить, – признался он. – Когда наверху закончат галерею, то над ней построят личный кабинет для месье Эйфеля. Он собирается работать там до конца жизни. Представь только: каждый день он будет работать, сидя среди облаков, как Бог.

Эдит нравилось то, что Тома любит свою работу. И в том, что он боготворит месье Эйфеля, она не видела ничего дурного.

– Нет, ты подумай, – часто повторял он ей, – очень скоро на башне будет написано мое имя, потому что я помогал строить ее.

В первые недели нового года Эдит иногда выходила к Трокадеро, перед тем как пойти убирать лицей, и смотрела в небо, в ту сторону, где работал Тома. Если день был туманный, то верхней части башни вообще не было видно. Чаще сквозь полог облаков и дыма из тысяч труб она могла разглядеть в небе слабое свечение огней, над которыми разогревали в жаровнях заклепки. Но бывало и так, что в ясную погоду те же жаровни блестели, как звезды, и тогда Эдит улыбалась, представляя, как у одной из них стоит с кувалдой Тома.

После Рождества они больше не занимались любовью. Он очень хотел.

– У меня есть чем предохраниться, – говорил он ей.

Но она отказывалась.

– Нет, не сейчас, – несколько раз говорила она ему.

Тома обижался и злился, и Эдит сама понимала, что в ее поведении нет логики. Но по причинам, которые она не могла бы объяснить даже себе, ей больше не хотелось отдаваться Тома. Пока нет. Пока она не решит, что делать дальше.

Во второй половине января Эдит забеспокоилась. Но она надеялась, что ошиблась, и никому ничего не сказала. К середине февраля сомнений больше не оставалось. С матерью говорить было бесполезно, и Эдит отправилась к тете Аделине.

– Идиотка! – вскричала тетя. – Когда? – И после того как Эдит рассказала о случившемся, добавила: – Ты сошла с ума! А он не принял никаких мер?

– Мы не собирались этого делать. Все случилось само собой.

– Ты сказала ему?

– Нет.

– Почему?

– Потому что он захочет оставить ребенка и жениться. Я его знаю.

– Гхм… – Тетя Аделина подумала. – Он может охладеть, когда все это из предположений станет действительностью…

– Нет. Он не такой.

– Ты любишь его?

– Тома целый год искал меня по всему Парижу. Я не поверила ему сначала, но это правда. И с тех пор как он нашел меня, ни разу не отступился.

– Я не спрашивала, любит ли он тебя. Меня интересуют твои чувства.

– Он добр ко мне. Внимателен. Старается угодить мне. И он честный. Мне это нравится. И еще я нахожу его привлекательным. Когда он рядом, я хочу его.

– У него нет денег.

– Но и у меня ничего нет, так и не на что жаловаться.

– Мы постараемся собрать для тебя небольшое приданое. Ты же знаешь: я считаю, что ты можешь найти себе кого-нибудь получше.

– Люди с небольшими деньгами ищут себе пару тоже с небольшими деньгами. Может, богатые могут жениться на тех, кто им нравится, не глядя на деньги.

– Ничего подобного. Их семьи не допустят этого.

– Еще Тома верный. По крайней мере, он не бросит меня, как это сделал отец.

– Я не хочу ставить в известность месье Нея, – помолчав, сказала тетя Аделина. – Он не обрадуется. – Она еще подумала. – Может, у меня получится отправить тебя на время куда-нибудь подальше от города. Ты родишь там, а ребенка отдадим на усыновление. Никто ничего не узнает. Это один вариант. – Она печально взглянула на Эдит. – Или я могу поговорить с одним знакомым врачом. Он…

– Этого я боюсь. – Эдит затрясла головой. – Это опасно.

– Ты же понимаешь, дитя мое, что если ты родишь ребенка и оставишь его при себе, то у тебя не будет ни единого шанса найти мужа? Если только ты не выйдешь за этого нищего мальчишку. Но вы будете обречены жить в бедности.

– Знаю. Мне нужно подумать.