Крапивник - Екатерина Концова

действительно трудно.

Я молчала, позволяя ему собраться с мыслями.

— Мне было в тот день особенно плохо, а она суп приготовила, — злость испарилась, уступая место почти не притупившейся от времени боли. — Меня от него чуть не вырвало. А больные люди… они порой ведут себя просто ужасно. Я что-то сказал, уже не помню что, но так, слово за слово, мы разругались. Это уже бывало — со мной тогда вообще трудно было — но в этот раз она… задела. Это знаешь…

Эд положил нож и посмотрел на меня полувопросительным взглядом:

— Я даже не знаю, как описать. Вроде, так плохо, что, кажется, умер внутри, а она вдруг находит что-то живое и добивает это.

Эдмунд оставил недорезанный сыр и, сполоснув руки, подошёл к шкафу за бутылкой и бокалом.

— Она даже не поняла, что сказала.

— А что она сказала?

— Правду. Просто сказала мне то, что я так старательно отрицал, — бокал наполнила красная жидкость, Эдмунд упёрся спиной в стену и тихо продолжил, не притрагиваясь к напитку. — Потом извинялась за скандал. Пыталась убедить, что всё, что всё сказанное — не имеет ничего общего с реальностью.

— А ты?

— А я понимал, что она не специально. Но ведь… правда же. И… самое главное… — глаза блеснули вполне отчётливо. — Больно. И совсем не легче от её извинений. Только уйти тяжелее. Я два дня сомневался.

— То есть… это ты её бросил, а не она тебя?

— Ага… — Эд заглянул в вино и закатил глаза. — Только не начинай мне рассказывать, как я по жизни не прав — я сам это знаю! Но ведь…

Речь опять прервалась. Взгляд устремился в бокал.

— Больно? — догадалась я. — А вдруг она скучает?

— Через пару лет она вышла замуж. Может, раньше она и скучала, но сейчас-то чего ей из-за меня огорчаться?

— Ей ведь, наверное, тоже было очень больно.

— Знаю. Потому-то и плохо, что она всё не со зла. Она как лучше хотела. А я…

— А если бы… если бы ты не ушёл, у Вас могло бы всё получиться?

— Не знаю, может. Но прошло столько лет… а её слова… — Эд постучал себя по виску. — Мне не очень-то и нужна зарплата за твоё обучение — просто вытрави их, как научишься. Это всё, что мне действительно надо.

Мы замолчали. Эд задумчиво покачивал вино.

— Сейчас-то я всего достиг. Во многом из-за отсутствия источника. Ни что так не мотивирует на медицинские открытия, как собственная неполноценность, — в голосе слышалось какое-то отвращение. — Вот только зачем теперь и для кого?..

Вино прекратило раскачиваться.

— …я за неё рад, правда. Она ведь… чудесная. Хоть и со своими тараканами в голове. Но вернуться я тогда побоялся. Я ведь любил её, правда. Не хочу я… — зависла недолгая пауза. — Вина.

Учитель поднял на меня глаза. В них что-то изменилось. Не знаю, какая мысль это сделала, но сейчас его взгляд был почти спокоен:

— Хочешь глинтвейн, Луна?

— Но это ведь алкоголь.

— Если закипятить, спирт испарится, — учитель достал кастрюлю, бормоча. — Да пусть закидают меня тухлыми яйцами истинные ценители, но так даже вкуснее.

— А, может, лучше пирог?

— Пирог, салаты, глинтвейн… Они друг другу не помешает, — Эдмунд кивнул на шкаф, заставленный банками, и повесил кастрюльку в камин. — Выбирай начинку.

Пока учитель собирал остальные ингредиенты, я отыскала подходящее варенье.

— Вишня? Я так и думал.

— Ты против?

— Да нет, всё в порядке. Просто я так и думал.

— Надо выставить масло за дверь, — заметила я, припоминая мамин рецепт, где масло требовалось холодным.

— Оно наказано? — хмыкнул учитель и, открыв крышку маслёнки, начертил ложкой глазки и улыбку. — Или просто идёт гулять?

— Гулять, чтобы похудеть на двести грам.

— Слышало, масло? Ты жирное, — Эд вынес ёмкость за дверь и вдруг замер на пороге.

Землю, ещё пару часов назад абсолютно чёрную, сейчас покрывал белый слой. С улицы потянуло холодом. Мороз ударил. Редко, но и в начале апреля такое бывает.

Эдмунд простоял в молчании несколько секунд и, поставив масло на снег, зашёл в дом снова:

— Что вы, сговорились с погодой? Настроение мне портить, — усмехнулся он. — Раз так, будешь завтра учиться.

Я улыбнулась:

— Можем хоть сейчас начать.

— Ты что, хочешь лекцию послушать? — вскинул бровь учитель.

— Бе, — я высунула кончик языка, демонстрируя своё отношение к такому предложению.

— Лучше поколдуем?

— Да.

Я соврала. Практика всё ещё пугала, но пока Эдмунд был рядом это не вызывало прежнего ужаса. Так только, лёгкий дискомфорт.

Эдмунд посмотрел на меня долгим взглядом, полным смеси нежности и грусти. Он мягко улыбнулся и, подойдя ближе, щёлкнул меня по носу:

— Ладно, солнышко, тогда потренируемся. Что хочешь поучить?

Учитель вынул и съел ягодку из открытой банки варенья.

— Как насчёт цикла воспоминаний? Ты как-то говорил, что можно посмотреть несколько воспоминаний в одной тематике.

— Да, пожалуй. Неси посох.

…

53. Луна.

…

Заклинание для проявления цепи воспоминаний, впиталось в учителя. Я успела подумать о теме воспоминаний, и глаза застелил лиловый туман. Эти чары сразу переместили нас в воспоминание, минуя мир сознания.

Мы оказались в комнате с кроватью, парой шкафов, столом, стенами обвешанными рисунками, круглым полосатым ковром и коробкой игрушек. Была ночь. Из под кровати доносился тихий плачь.

— Какую тему воспоминаний ты выбрала? — негромко спросил Эдмунд. Толи от слабого освещения, то ли ещё от чего, но его лицо выглядело белым.

— Твоё обучение магии. Почему мы здесь?

— Всё начинается с детства.

Скрипнула дверь. Я пока не видела, кто вошёл, но к плачу примешался невнятный испуганный писк.

— Эдмунд, — высокая женщина в ночной сорочке с резким, как стекло, голосом подбежала к кровати и мягко вытащила оттуда плачущего мальчика лет четырёх — Эда.

Посадив ребёнка на колени, женщина обеспокоенно утёрла ему слёзы.

Взрослый Эдмунд сел рядом с ней.

Роста они были почти одного, оба имели жилистое телосложение и широкие плечи, светлые вытянутые лица с длинными носами и резкие черты. Я не могла бы назвать её красавицей — не хватало какой-то… мягкости или женственности. Она была слишком похожа на своего сына.

Что в ней действительно красиво смотрелось на них обоих, так это волосы. Ухоженные чёрные кудри доставали женщине до пояса, частично распрямляясь у корней под собственным весом. И ещё глаза. Большие, тёмно-серые.

— Ты испугался?

— Да, — ребёнок зарыдал пуще прежнего.

Взрослый Эд усмехнулся, но не весело. Скорее устало.

— Ну что же ты не пришёл к нам с папой? Мы ведь понимаем, первый раз страшно спать одному в новой комнате.

— Карстен сказал, что если я опять пойду к вам — то