Каменный убийца - Луиз Пенни

– А ну, прекратите! – приказал Гамаш, крепко хватая Томаса за плечо.

Голос его прозвучал так властно, что остановил Томаса вернее удара в челюсть.

– Отдай их мне, Питер! – прорычал Томас, пытаясь перехватить взгляд брата, прятавшегося за спиной Гамаша. – Клянусь, я тебя прикончу!

– Хватит! – сказал старший инспектор. – Прекратите, мистер Морроу!

Его низкий голос звучал жестко и ровно – не подчиниться ему было невозможно.

И Томас Морроу сдался.

– В чем дело? – спросил Гамаш, переводя взгляд с одного брата на другого.

Краем глаза он увидел подошедшую Лакост. Они с Бовуаром встали за спиной у братьев, готовые при необходимости схватить любого. Еще он увидел Берта Финни, который шел на негнущихся ногах по лужайке рядом с матерью братьев. Они остановились неподалеку от Питера, но вне поля его зрения.

– Он взял мои запонки. – Томас показал дрожащим пальцем на Питера, но глаза его были устремлены за спину брата. На мать.

– Это смешно! Зачем мне его запонки?

– Ты ведь на самом деле вовсе не хочешь, чтобы я ответил на этот вопрос, Спот? Ты их украл. Когда ты пришел, они были у меня в номере. А теперь исчезли.

– Это верно? – раздался голос за спиной Питера.

Выражение лица Питера изменилось: вместо ярости появилось смирение. Он повернулся и посмотрел на мать:

– У меня их нет.

Миссис Финни покачала головой:

– Зачем? Зачем ты так поступаешь с нами, Питер? Не знаю, сколько я еще смогу вынести. Я только что потеряла дочь, а тебе в голову не приходит ничего лучше, чем драться с Томасом.

– Мама… – Питер сделал шаг вперед, но тут же остановился.

– Я молюсь за тебя.

Это оскорбление она берегла для совсем уж безнадежных людей, и Питер знал это.

– Брось это, Томас. Если запонки для него важнее семьи, пусть оставит их себе. Я куплю тебе новые.

– Дело было не в этом, мама, – сказал Томас, подходя к ней.

– Да, для тебя не в этом.

Миссис Финни направилась к «Усадьбе», с одной стороны от нее шел муж, с другой – сын. Питер остался на лужайке.

Он попытался поправить на себе одежду, но потом оставил это занятие и совсем перестал двигаться. Словно впал в ступор.

– Нам нужно поговорить, – сказал Гамаш. Он взял Питера под локоть и повел к леску, в прохладную благодатную тень, где усадил Питера на скамью и сел рядом. – Вы зашвырнули их в озеро.

Это был не вопрос, а утверждение, и Питер испытал чуть ли не облегчение, оттого что больше не надо лгать.

– Зачем?

Питер отрицательно покачал головой и пожал плечами. Произносить какие-то слова казалось ему слишком тяжким бременем. Но Гамаш ждал. Он был терпеливым человеком. Терпению его научил отец. Терпению и любви к поэзии. И много еще чему.

– Томас их всегда носил, – сказал наконец Питер, обращаясь к своим рукам, безжизненно повисшим между колен. – Клара как-то сказала, что они как браслеты Чудо-женщины[76] – вы ее знаете?

Гамаш знал. Еще один аргумент в пользу того, чтобы обзавестись дочерью. Он поднял руки и скрестил их в запястьях. На губах Питера мелькнула улыбка.

– В них сила и защита – так говорит Клара. Она утверждает, что такие есть у каждого, но у Морроу они выражены ярче, чем у других. У Марианы это ее шали, у Томаса – запонки, Клара все время повторяет свои мантры, мама злоупотребляет косметикой – «маска», так она это называет.

– А что у вас?

Питер поднял руки:

– Вам не казалось странным, что эта краска у меня не смывается?

Гамаш даже не задумывался над этим, но теперь он вдруг понял, что это действительно странно. Любая краска смывается с кожи, если постараться. Ни одна не остается навечно.

– Ко времени этих семейных сборищ я перестаю пользоваться скипидаром – перехожу на обычное мыло. И пятна масляной краски остаются. Когда я вернусь в Три Сосны, то смою их.

«Три Сосны, – подумал Гамаш, представляя себе эту уютную деревню. – Мир и покой».

– Сила и защита?

Питер кивнул:

– Когда Томас, или Мариана, или мама, или кто угодно начинают меня доставать, я смотрю на свои руки. – Он сделал это и теперь. – И вспоминаю, что я умею делать кое-что. Умею лучше, чем кто-либо другой в семье.

«Кроме Клары, – прошептал его внутренний голос. – Клара умеет рисовать лучше тебя».

– Может быть, мой талисман перестал действовать.

– И вы решили, что нужно и Томаса лишить его оберега?

Питер ничего не ответил. Слова Гамаша были близки к истине.

Гамаш вытащил из внутреннего кармана пиджака листок бумаги и осторожно развернул его. Питер протянул было руку, но Гамаш отвел свою в сторону, боясь доверить Питеру эту драгоценность.

Рука Питера замерла в воздухе.

– Где вы это взяли?

Голос его звучал не рассерженно или обвиняющее, а удивленно. Как голос мальчика, которому показали пиратскую карту с обозначением, где зарыт клад. Карту, которую искали долгие недели и месяцы. А если ты уже повзрослел, то и годы.

– У скульптора, ваявшего статую вашего отца.

Внимание Питера, который почти не слышал Гамаша, было приковано к рисунку, изображавшему благородную веселую птичку. Головка ее была наклонена под невероятным углом, глазки сверкали. Она вот-вот готова была вспорхнуть с пожелтевшего листа. Но, несмотря на всю свою правдоподобность, рисунок не был завершен. У птички не было ног.

– Это нарисовали вы, – тихо сказал Гамаш, не желая грубо вторгаться в воспоминания Питера.

Питер, казалось, вошел в рисунок и растворился в нем. Куда бы ни унесли его воспоминания, место, где он оказался, было привлекательным. Питер улыбался, мускулы его лица расслабились впервые за несколько дней.

– Вы, наверно, были молоды, когда нарисовали это, – заметил Гамаш.

– Да, – откликнулся Питер. – Мне было лет восемь. Я нарисовал это ко дню рождения отца.

– Вам было восемь лет, когда вы это нарисовали?

Пришла очередь Гамаша удивленно рассматривать рисунок. Он был простым, изящным, чем-то сродни культовому голубю Пикассо. Все сделано чуть ли не одной линией. Но художнику удалось передать ощущение полета, достоверность и любопытство.

– «Я вырвался из мрачных уз земли», – прошептал Гамаш.

Свобода.

Питер знал, что когда-то он мог летать. А теперь земля слишком крепко держала его в своих объятиях. Теперь его искусство не устремлялось в небеса. Оно делало нечто противоположное.

Он снова посмотрел на птичку. Самый первый его рисунок – не обводка по кальке. Он подарил рисунок отцу, и тот поднял сына, прижал к себе, пронес по ресторану, в котором они ели, показывая рисунок совершенно незнакомым людям. Мать остановила его, но у Питера за эти минуты успели развиться две страсти: любовь к искусству и к похвале. А в особенности к похвале и одобрению со стороны отца.

– Когда отец умер, я попросил у матери вернуть мне этот рисунок, – сказал Питер. – Она сказала, что отец выкинул его. Где, вы говорите, это нашлось?

– У скульптора, который делал статую вашего отца. Ваш отец сохранил рисунок. Что вы хотели изобразить?

– Просто птичку. Ничего особенного.

– У нее нет ног.

– Мне было восемь лет – что вы хотите?

– Я хочу правду. Я думаю, вы мне лжете.

Гамаш редко выходил из себя, он и сейчас сдерживался, но в голосе его слышалась сталь и предупреждение, которых не мог не заметить даже член семейства Морроу.

– Зачем мне лгать? Этому рисунку сорок лет.

– Я не знаю зачем, но знаю, что вы лжете. Что это за птица?

– Воробей, малиновка – не знаю.

Голос Питера звучал раздраженно. Гамаш резко встал, сложил лист с рисунком и аккуратно убрал его в карман.

– Вы же знаете, я все равно выясню правду. Почему вы пытаетесь мне препятствовать?

Питер отрицательно покачал головой и остался сидеть. Гамаш пошел было прочь, но тут вспомнил вопрос, который хотел задать.

– Вы говорите, у вас у всех есть талисманы или мантры. То, что Клара называет вашей силой и защитой. Вы мне не сказали, какой талисман был у Джулии.

Питер пожал плечами:

– Не знаю.

– Питер, побойтесь Бога.

– Правда. – Питер встал и посмотрел в глаза Гамашу. – Я ее мало знал. Она так редко приезжала на семейные сборища. Этот ее приезд – дело необычное.

Гамаш некоторое время продолжал смотреть на Питера Морроу, потом развернулся и пошел прочь из благодатной тени леса.

– Постойте! – окликнул его Питер.

Гамаш остановился, позволяя Питеру догнать его.

– Слушайте, вот что я должен вам сказать. Я украл эти запонки и выкинул их в озеро, потому что их подарил Томасу отец. Они переходили от старшего сына к старшему сыну. Я всегда думал – может, он подарит их мне. Я знаю, это было глупо, но я надеялся. Он не подарил. Я знал, как важны для Томаса эти запонки.