Каменный убийца - Луиз Пенни

– Ну и защита от солнца у нее!

– Это защита от пчел. Она у нас пасечник. Пошла собирать мед к чаю.

– И пчелиный воск для мебели, – с улыбкой сказал Гамаш.

Вот почему «Охотничья усадьба» пахла десятилетиями кофе, дымка и жимолости.

Глава двадцать пятая

Мариана Морроу стучала по клавишам пианино в Большом зале, радуясь, что никого поблизости нет.

Недалек тот день, когда она будет богатой. Если только мать не оставит все этому Финни, а он не завещает все кошачьему приюту. Что ж, она старалась как могла. У нее, по крайней мере, есть ребенок. Она взглянула на свое чадо.

Теперь она жалела, что выбрала это имя – Бин. О чем она только думала? Ривер было бы лучше. Или Салмон. Или Салмон Ривер.[81] Нет же, выбрала слишком нормальное.

Бин – явная ошибка. Мать Марианы поначалу пребывала в прострации. Единственное чадо от всего ее приплода, да и то названо именем овоща. А Мариана крестила своего ребенка лишь для того, чтобы ее мать услышала, как священник перед всем приходом, не говоря уже о Боге, произносит имя Бин Морроу.

Какой это был великолепный миг!

Но мать оказалась более живучей, чем предполагала Мариана, как некая новая разновидность супербактерий. Она обрела иммунитет против этого имени.

Может быть, Аорта. Аорта Морроу. Или Берп.

Черт, вот было бы идеальное имечко.

«И теперь в присутствии этих прихожан и перед Господом нарекается Берп Морроу».

Еще одна великолепная возможность упущена. Может быть, еще не поздно.

– Бин, детка, подойди к мамочке.

Мариана похлопала ладонью по стулу у пианино, и ребенок подошел и оперся о стул. Мариана еще сильнее постучала по стулу, но ребенок не шелохнулся.

– Прекрати, Бин. Давай-ка. Сядь рядом с мамочкой.

Но ребенок игнорировал мать – смотрел в неизменную книгу.

– Мамочка, ты видела когда-нибудь летающую лошадь?

– Только раз, детка. В Марокко, после особенно веселой вечеринки. Еще я видела несколько эльфов.

– Ты говоришь про дядюшку Скотта и дядюшку Дерека?

– Да. Они иногда летают, но не думаю, что кого-то из них можно назвать жеребцом.

Ребенок кивнул.

– Бин, тебе нравится твое имя? Ты не хочешь, чтобы мамочка назвала тебя по-другому? – Она посмотрела на серьезного ребенка. – Почему ты не прыгаешь?

Чадо Марианы было привычно к таким неожиданным поворотам и потому не затруднилось с ответом:

– С какой стати?

– Понимаешь, люди прыгают. Поэтому у нас есть колени и ступни. А еще щиколотки. Щиколотки – это маленькие крылышки.

Она принялась шевелить пальцами, но вид у ребенка оставался скептический.

– Они не похожи на крылья. Они похожи на кости.

– Может быть, твои просто отвалились. По ненадобности. Такое случается.

– Я думаю, ты одна прыгаешь достаточно за нас двоих. А мне нравится здесь. На земле.

– Знаешь, чему была бы рада мамочка? Если бы я смогла изменить твое имя. Что ты на это скажешь?

Ребенок пожал плечами:

– Может быть. Но ты же не собираешься придумывать что-то еще более необычное, чем Бин?

Маленькие глаза прищурились.

Хламидио Морроу.

Как мило. Возможно, чересчур мило. Но не годится. Вскоре все будут знать, мальчик Бин или девочка, и эта маленькая тайна перестанет существовать. Привести мать по-настоящему в ярость можно, придумав ребенку действительно нелепое имя.

Мариана посмотрела на ребенка, который был странным даже по стандартам семьи Морроу.

Сифилис.

Мариана улыбнулась. Идеально.

Сифилис Морроу. На грани безумия.

* * *

В библиотеке Жан Ги Бовуар откинулся на спинку стула и огляделся. Он не то чтобы запоминал обстановку, просто расслаблялся. В обычной ситуации он бы делал записи в компьютере, просматривал почту, отправлял послания, лазил по Интернету. Гуглил.

Но здесь не было компьютера. Только блокнот и авторучка. Он пожевал ручку, глядя перед собой и работая мозгами.

Бо́льшую часть дня он провел, разглядывая записки и пытаясь понять, кто их написал Джулии. Кто-то хотел пообщаться с ней, и, судя по тем крохам, что они узнали о жизни этой одинокой женщины, она практически не имела возможности не ответить.

Неужели это и убило ее? Неужели ее нужды убили ее?

У Бовуара была и своя нужда. В течение первых полутора часов он целиком сосредоточился на одном подозреваемом. Бовуар знал, кто это сделал: Пьер Патенод. Образцы его почерка тут были повсюду. Записи в меню, расписания ротации персонала, бланки успеваемости обучаемых, даже тесты французского, которые он устраивал для ребят, пытаясь научить их правильному произношению. Пожалуй, единственное, чего здесь не написал метрдотель, так это послания, найденные в камине у Джулии Мартин.

Но, проведя еще час в поисках и сравнениях, разглядывании всевозможных документов через старомодную лупу, взятую с выставочного стенда бабочек, Бовуар нашел ответ. Он теперь точно знал, кто автор записок, обращенных к Джулии.

* * *

Берт Финни задернул занавески, чтобы не ослепляло солнце, и уставился на жену, которая раздевалась, чтобы прилечь. Ни одной минуты ни одного дня не проходило, чтобы он не удивлялся своему везению. Он был богат так, как ему не снилось в самых его корыстолюбивых снах.

Он был терпелив, причем научился этому много лет назад. И это принесло свои плоды. Он был даже готов прислуживать ей, поскольку это служило его целям. Поднимая ее одежду с пола, куда она ее бросила, он старался не обращать внимания на тихие мучительные стоны, что издавала эта крохотная женщина с обостренной чувствительностью. Но прежде всего она чувствовала, что не должна показывать свою боль. Разногласия у них были только в одном, да и то поспорили они всего раз: он пытался убедить ее объяснить все это детям. Она отказалась.

И теперь Айрин Финни стояла голая в середине погруженной в сумерки комнаты, и по ее щекам текли слезы. Он знал, что скоро они прекратятся. Но в последнее время ее рыдания продолжались дольше.

– Что случилось? – спросил он и тут же понял, насколько нелеп его вопрос.

– Ничего.

– Скажи мне. – Он поднял ее комбинацию, бюстгальтер, трусы и заглянул ей в лицо.

– Запах.

Возможно, так оно и было, но он думал, что дело не только в этом.

Айрин Морроу стояла у раковины в «Охотничьей усадьбе», ее молодые розовые руки плескали теплую воду в Джулию. Крохотную Джулию, куда как мельче, чем Томас, которого она уже помыла, и теперь он, завернутый в громадное белое полотенце, сидел на руках у Чарльза. Настала очередь мыться его маленькой сестре. Их номер в «Усадьбе» не менялся с тех пор, как она сама приезжала сюда еще девочкой. Те же краны, те же резиновые пробки, то же плавучее мыло «Айвори».

Ее руки держали дочку в раковине, не давали удариться о кран, не давали упасть. Эти руки не позволяли даже самой малой мыльной капельке попасть дочке в доверчивые глаза.

Все было бы идеально, если бы не боль. Позднее ей поставили диагноз: невралгия, а тогда доктора говорили Чарльзу, что у нее проблемы по женской части. Он им поверил. И она поверила. После рождения Томаса. Но боль усилилась после рождения Джулии, любое прикосновение стало мучительным, хотя она ни разу не сказала об этом Чарльзу. От родителей-викторианцев она усвоила две вещи: во-первых, ты должна подчиняться мужу, а во-вторых, ты никогда не должна демонстрировать слабость, в особенности перед мужем.

И потому она мыла свою красавицу-дочку и плакала. А Чарльз ошибочно думал, что это слезы радости. И она не разубеждала его.

И вот не стало ни Чарльза, ни Джулии, и даже та обманная радость ушла – она уже больше не притворялась.

Осталась только боль, раковина, старые краны и запах мыла «Айвори».

* * *

– Bonjour, могу я поговорить с королевой чечетки?

– Oui, c’est la reine du clogging,[82] – пропел веселый голос в трубке.

Он доносился из далекого далека, хотя их разделял всего лишь горный хребет по другую сторону озера.

– А это помощник конюха? – спросила Рейн-Мари.

– Oui, mademoiselle. – Гамаш предчувствовал приближающийся приступ смеха. – Насколько я понимаю, ваш красавец-муж отсутствует – занят важнейшим государственным делом.

– Вообще-то, он сейчас лечится от алкоголизма. В очередной раз. Так что препятствий нет.

Ей это удавалось гораздо лучше, чем ему. Гамаш всегда начинал смеяться первым, так это случилось и на сей раз.

– Я скучаю. – Он даже не понизил голоса – ему было не важно, слышит его кто-нибудь или нет. – Приедешь сегодня на обед? Я смогу заехать за тобой через час.

Они договорились, но перед отъездом он встретился со своей командой. Им подали чай, и они сидели с чашками и блюдцами из тончайшего фарфора и маленькими тарелочками с пирожными. На столе перед ними лежали блокноты с записями и огуречные сэндвичи без корочки. Списки подозреваемых и эклеры. Свидетельские показания и птифуры.