Завещание императора - Александр Старшинов

С некоторых пор манера разговаривать с самим собой привязалась к Куке, будто чесотка. Он одергивал сам себя, старался говорить неслышно, но все равно время от времени начинал бормотать себе под нос.

Лучше всего, конечно, плыть прямиком в Селевкию на Оронте, эти морские ворота блестящей Антиохии. Но зимой море было слишком бурным, и целые флоты разбивались о рифы, так что император следовал в Антиохию по суше, хотя часть грузов и отправил на кораблях.

Лил дождь. Отличная дорога, построенная через Киликийскую равнину, на самом деле была отличной только летом и ранней осенью. Но если случалось наводнение по причине затяжных дождей, вся равнина — и дорога вместе с нею — превращалась в необъятное море жидкой грязи. Сейчас именно так и случилось. Император и его свита передвигались вперед черепашьим, а не легионерским шагом — на каждой калиге висело по таланту[80] грязи. Германцы из конной охраны императора голыми руками ловили газелей, которые увязали в жидкой топи и не могли выбраться.

Когда дождь кончился, и выглянуло солнце, Кука увидел вдали горы — огромную синюю стену с белоснежными зубцами ледников на вершинах.

Вечером на почтовой станции, что находилась как раз на границе двух провинций — Сирии и Киликии, Куку поджидал посланец с письмом от Приска. Прочитав письмо, Кука тут же помчался делиться новостью с товарищами: трибун ошибся, друзьям ничто не угрожало.

Но мог ли такие гарантии давать Приск — об этом преторианец не подумал, он всегда слишком доверял старине Гаю.

Глава II

ИМПЕРАТОР И ЕГО ПЛЕМЯННИК

Зимая — весна 867 года от основания Рима

Провинция Сирия

Адриан встретил Траяна близ Селевкии в конце декабря. Прежде чем вступить в столицу Сирии Второй, Траян решил подняться на гору Кассий, чтобы принести сокровища из добычи Дакийской войны в дар в старом святилище Зевса и попросить у греческого божества покровительства в предстоящей военной кампании против парфян.

В Антиохию император вступил в седьмой день до ид января 867 года от основания Рима[81].

В полдень в большом таблинии своего дворца Адриан докладывал императору — четко и сухо — о сделанных приготовлениях, о том, что к войне готовы легионы: Четвертый Скифский, Шестой Феррата, Третий Галльский, все три из Сирии, Десятый Фретензис из Иудеи, Третий легион Киренаика из Бостры, а также Двенадцатый Фульмината и Шестнадцатый Флавия Фирма из Каппадокии.

Кроме того прибыли отдельные солдаты и целые вексилляции легионеров и ауксилариев из гарнизонов в Египте, Палестине и Сирии. Так, из Египта явились ауксиларии под командованием Валерия Лоллиана, командира Первой когорты Апаменориум. Присоединились к армии и сформированные из бывших солдат Набатейского царства смешанные когорты — в том числе Третья Ульпиева милиарная конная когорта петрийских лучников.

Первая конная когорта ретов, которая воевала в Дакии и только перед Парфянской войной была переведена на Восток, также разместилась в общем лагере.

Сам же Траян ожидал еще дополнительно вексилляции из ветеранов дакийских войн, прежде всего из Паннонии. Но они должны были прибыть не в Антиохию, а в Саталу, уже после того, как основные силы Траяна двинутся в Армению.

* * *

Между докладом и пиром Адриан успел переговорить с Афранием Декстром. К слову — рассказ центуриона фрументариев ничем Адриана не удивил: ведь наместник уже получил ответ на загадку, и от Афрания он ждал не открытий, а подтверждений тому, что выкрикивал, умирая под пытками, глупый Каллист.

Известие о том, что Амаст сумел захватить в плен сынишку Приска, Адриана удивило. Не сам факт, что сумел — таинственный Амаст виделся наместнику человеком весьма ловким, а то, что Амаст, похоже, ничего не сказал про похищение ребенка плененному трибуну, хотя такая угроза могла развязать язык Приску куда действеннее раскаленного железа. Выходило: либо малыша у боксера в руках не было, либо… Адриан велел Декстру про похищение ребенка молчать «до выяснения всех подробностей и обстоятельств».

В свою очередь Адриан вкратце пересказал фрументарию то, что удалось выяснить здесь, в Антиохии. Многие подробности наместник опустил. И не сказал, разумеется, что уничтожил пергамент с завещанием. Теперь такое откровение выглядело более чем неуместно. Эта тайна должна остаться тайной троих. Во всяком случае — пока.

Декстр известию о парфянском заговоре не удивился, лишь сказал:

— Вот оно, недостающее звено…

— Ну да, мы ошиблись, наш соперник вовсе не претендент на звание принцепса, а парфянские лазутчики, присланные в империю Хосровом.

— Это я понял, — довольно дерзко ответил Декстр. — Речь не о том. Я долго ломал голову, почему ниточки моего расследования ведут к Александру, одному из самых богатых римских иудеев.

— При чем здесь иудеи? — настал черед удивляться Адриану.

— Да при том, что многие из них всегда были на стороне парфян, даже если и выражали показную покорность. И если уж в самой столице они нашли себе союзников, то здесь, в Антиохии, их полно, не говоря о Крите или Александрии…

— Невероятно…

— Отчего же. Я кое-что разузнал об этом Александре. При Домициане его престарелого отца притащили в суд и стали требовать с него иудейский налог. Старик отнекивался, доказывая, что он вовсе не иудей и ничего не должен платить — папаша Александра при всем своем богатстве славился дикой скупостью Тогда его заставили в суде обнажиться и показать свой член, дабы проверить — обрезан ли он по иудейскому обычаю или нет. Александр при этом находился в базилике… Скажи, кто снесет такое и не забудет?

— Заплатил бы сразу — не пришлось бы обнажаться, — заметил Адриан.

— А тебе не кажется, что желание показать свою власть приводит к безумию? Старик, разумеется, мало что мог сделать, годы не те. Но он оставил огромные деньги сыну. Полагаю, что тот при удобном случае решил за все рассчитаться.

— Значит?..

— Я перехватил кое-какие письма. Тайнопись, причем весьма искусная. Но вечерами в дороге я разбирал шифр и в конце концов прочел послание. Письмо составлено намеками. Так, писавший сообщал: если к Павсанию попадет пергамент с одним важным завещанием Оптимуса…

— Наилучшего… то есть наилучшего принцепса — как прозрачно… — хмыкнул Адриан. — Не слишком мутны намеки.

— Да, так вот, пергамент этот надобно как-нибудь сильно изувечить, чтобы его нельзя было представить как доказательство наследования, и отправить на Восток в Антиохию некоему Каллисту.

— Жаль, что мерзавец умер до твоего приезда… — мстительно прищурился Адриан. Слова прозвучали чуть фальшиво. Но совсем чуть.

— Твои палачи неумелы, наместник. Я бы в самом деле многое хотел спросить у этого торговца. Но вернемся к моим римским находкам… Поначалу я подумал, что Каллист — твой агент или агент Корнелия Пальмы, бывшего наместника Сирии. Но почему он писал Александру… Вот что было неясно совершенно тогда. А теперь…

— А теперь… — повторил Адриан, для которого этот рассказ пока мало что прояснил.

— Полагаю, не один только иудей Александр тайно поддерживает Парфию.

— Ты считаешь, иудеи восстанут?

— Непременно. В любой момент, как только Траян углубится в парфянские пустыни и степи, и особенно если его армия потерпит неудачу… Сторонников нового иудейского восстания много на Кипре, в Киренаике, в Египте. Если все общины поднимутся…

— Что-то не верится, — перебил фрументария Адриан. — Мне кажется, после осады Иерусалима и разрушения Храма иудеи окончательно усмирены.

— Только кажется, сиятельный, — покачал головой Афраний. — Многие считают, что их ослабляет новая вера, что ныне распространяется в восточных провинциях, особенно после разрушения Храма. Но это обман. Иудеи не смирились.

— Значит, нас ждет…

— Вторая Иудейская война… — пробормотал Афраний Декстр. И добавил: — Я бы предупредил императора.

— Мысль здравая. Загвоздка в одном — как отнесется Траян к подобному предупреждению? Если уж я не верю тебе до конца…

— Он тем более не поверит. И все же надо сказать Траяну.

* * *

Вечером был пир, на котором по старой привычке Траян устраивал долгие возлияния. Пили неумеренно, особенно консуляр Аппий Максим Сантра и префект претория Марк Марций Турбон. Максима Сантру император планировал поставить во главе одной из своих армий. О Сантре можно было сказать многое: он не глуп и не умен, не смел и не трус, подлизывается без низости, пьет, ест много, но знает меру. То есть все в нем было среднее, серое, никакое. Адриан никогда бы не доверил этому человеку даже легион, но перечить не стал — сейчас это было отнюдь не самым важным.