Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни - Джек Лондон

Она не привыкла к крепким напиткам, и сердце ее учащенно билось, а Дик, изредка поглядывая на нее, видел все: он понимал, почему лицо ее стало оживленнее, почему на щеках и на губах появились новые краски.

Он говорил все меньше, и разговор о витязях замер. Он взглянул на часы, выпрямился, зевнул, потянулся и заявил:

— Пора спать, довольно. Не выпить ли, Ивэн, на сон грядущий?

Грэхем кивнул. Оба они чувствовали, что надо как-нибудь подбодриться.

— А ты? — обратился Дик к Паоле.

Но она отказалась и стала убирать ноты. Грэхем опустил крышку рояля, а Дик поджидал в дверях, так что, выходя, он оказался в нескольких шагах впереди. По дороге Грэхем, по просьбе Паолы, гасил электричество. Дик остановился у коридора, где Грэхему надо было поворачивать к себе в башню.

Оставалась одна лампа — Грэхем погасил ее.

— Да нет же, не эту, — услышал Дик голос Паолы. — Эту мы всегда оставляем на ночь.

Больше Дик ничего не слышал, но в темноте его бросило в жар. Он проклинал себя за то, что вспомнил, как, бывало, обнимал ее в темноте, потому что теперь он знал, что произошло в те краткие мгновения, пока не вспыхнуло электричество.

Когда они подошли к нему, у него не хватило духу взглянуть им в лицо. Ему не хотелось видеть честных глаз Паолы, прикрытых ресницами, и он занялся сигаретой, ломая себе голову, подыскивая слова, чтобы просто и непринужденно пожелать покойной ночи.

— Что книга? Какая сейчас глава? — крикнул он вслед удалявшемуся Грэхему, когда Паола взяла его за руку.

И так, держась за его руку, раскачивая ее, подпрыгивая и семеня ногами, со смехом, подражая маленькой девочке, держащей за руку взрослого, Паола шла за Диком, а он мучил себя вопросом, какую хитрость придумает она, чтобы и сегодня увернуться от поцелуя на ночь.

Она еще ничего не придумала, и когда и им надо было расходиться по своим флигелям, она проводила его дальше до кабинета, все еще раскачивая его руку и болтая всякий вздор. Тут он сдался. У него не хватило ни сил, ни упорства выжидать, как она поступит дальше. Он прикинулся, будто что-то забыл, потянулся рукой к своему письменному столу и достал какое-то письмо.

— Я хотел отправить ответ на это с первым утренним автомобилем, — пояснил он и, сев к диктофону, принялся диктовать. С минуту она еще держала его руку. Потом он почувствовал пожатие ее пальцев и услышал шёпот: «Спокойной ночи».

— Спокойной ночи, маленькая женщина, — ответил он машинально, продолжая диктовать и будто не замечая ее ухода.

Глава XXVIII

На следующее утро, диктуя Блэйку письма и давая ему указания относительно необходимых ответов, Дик раз десять собирался сказать, что ему не до корреспонденции.

— Позвоните Хеннесси и Менденхоллу, — распорядился он, когда в десять часов Блэйк собрал все свои бумаги и встал, чтобы уйти. — Вы их найдете у конюшни для жеребцов. Скажите им, чтобы пришли не сегодня, а завтра утром.

Вошел Бонбрайт, чтобы, как всегда, стенографировать разговоры Дика в течение следующего часа.

— Да вот что еще, мистер Блэйк, — позвал его Дик. — Спросите Хеннесси, как себя чувствует Бесси; ей, старой, вчера вечером было очень плохо, — пояснил он Бонбрайту.

— Мистеру Хэнли необходимо видеть вас сейчас же, мистер Форрест, — доложил Бонбрайт и тотчас прибавил, заметив, как у Форреста раздраженно сдвинулись брови: — Речь о трубах на плотине, на реке. Он говорит, будто что-то не так на чертежах, будто серьезная ошибка.

Дик покорился и весь следующий час говорил о делах по имению с заведующими и управляющими.

И только раз, посреди горячего спора о сравнительных достоинствах разных дезинфекций для овец, он отошел от письменного стола и остановился у окна, услышав звук голосов, лошадиный топот и смех Паолы.

— Вы возьмите отчет из Монтаны, я вам сегодня пришлю копию, — продолжал он, выглядывая в окно. — Оказывается, что это средство не годится. Это скорее болеутоляющее, но не дезинфицирующее. Ферментов не хватает.

Мимо него проскакало четыре лошади. Паола ехала между Мартинесом и Фрейлигом, старыми приятелями Дика, художником и скульптором, прибывшими с ранним поездом. Грэхем ехал четвертым на Селиме. В этом порядке компания скрылась с глаз, но Дик не сомневался, что она скоро разделится и дальше все поедут уже попарно.

Вскоре после одиннадцати часов, неспокойный и мрачный, закурив, Дик вышел на большой двор и горько усмехнулся, отметив, что Паола явно забросила своих любимых золотых рыбок. Он вспомнил о ее внутреннем маленьком дворике с бассейном, где она держала самых редких и роскошных. Туда он и пошел через двери без ручек; кроме него, дорогу знали только Паола и слуги.

Этот двор был подарком Дика Паоле — подарком, единственным в своем роде, поистине царским, доступным только ему с его огромным богатством. Он предоставил ей возможность украсить его по собственному усмотрению и всячески настаивал на том, чтобы она совершенно не стеснялась в средствах; ему даже доставляло удовольствие подразнить своих бывших опекунов, перечисляя истраченные ею чеки. Дворик был выстроен вне всякой связи с общим планом и архитектурой Большого дома, но он был скрыт так глубоко, что общая гармония линий и красок от этого не нарушалась. Это было произведение искусства, впрочем, тщательно скрываемое. Там бывали только сестры Паолы и самые близкие друзья, в исключительных случаях туда допускался какой-нибудь художник. Грэхем слышал о существовании этого дворика, но даже его Паола не приглашала туда. Он был круглый и настолько маленьким, что от него не веяло холодом, обычным для больших площадей. Большой дом был построен из бетона, здесь же радовал глаз лишь прекрасный мрамор. Белизна окружающих дворик со всех сторон мраморных сводов, украшенных тончайшей резьбой, смягчалась нежнейшим зеленоватым оттенком, так что солнце здесь не слепило. Вокруг стройных колонок вились бледно-алые розы, заползая на низкую плоскую крышу, откуда, у водосточных труб, вместо уродливых химер улыбались приветливые, лукавые младенцы. Дик медленно прошелся по полу из розового мрамора, и окружающая красота невольно тронула и умилила его.

Душой волшебного дворика был фонтан, составленный из трех сообщающихся между собой, расположенных на разных уровнях бассейнов белого мрамора, тонкого и почти прозрачного, как морская раковина. У этих бассейнов резвились изваянные искусной рукой бледно-розовые младенцы в натуральную величину. Некоторые через край верхнего бассейна заглядывали в нижний, один протягивал жадные ручки за золотыми рыбками; другой, лежа на спине, улыбался небу; третий, широко расставив толстенькие с ямочками ножки, лениво потягивался. Иные как будто собирались перейти воду вброд, другие играли на земле среди белых и алых роз, но все были чем-то связаны с фонтаном и где-нибудь касались его. Цвет мрамора был так удачен и скульптор так искусно выполнил свою задачу, что получилась полная иллюзия жизни. Тут были не херувимы, а настоящие живые младенцы из плоти и крови.

Дик долго, с улыбкой всматривался в эту картину; докурив, он все еще стоял с остывшим окурком в руке. «Вот что ей нужно было, — думал он, — детей. Ведь это ее страсть. Если бы она это поняла…» Он вздохнул, ему пришла в голову новая мысль; он взглянул на ее любимое местечко, заранее уверенный, что не увидит на нём сложенной в кучку работы. Нет, теперь она не вышивала. Он не пошел в маленькую галерейку за сводами, где хранились ее любимые картины и гравюры и мраморные и бронзовые копии со всех ее любимых статуй европейских галерей. Вместо этого он поднялся наверх, мимо дивной Ники на площадке, где лестница раздваивалась, и прошел в ее покои, занимавшие весь верхний флигель. Но прежде, остановившись у Ники, он обернулся и еще раз взглянул на волшебный дворик. Отсюда он казался точно камеей, совершенством по замыслу, исполнению и колориту; он сознался, что, хотя это произведение искусства было осуществлено благодаря ему, создала она его сама — это был ее шедевр. Она давно мечтала о нем, и Дик дал ей возможность осуществить свою мечту. Теперь же, думал он, это ее дивное творение не имеет для нее никакого значения. Корысти в ней нет, — это он знал, — и если он сам не может ее удержать, то на этих игрушках ее сердце не остановится.

Он бродил по ее комнатам, едва сознавая, на что смотрит, но оглядывая все с бесконечной нежностью. Как и все, исходящее от нее, эти комнаты носили свой особый отпечаток. Они были не такие, как у всех, они кричали о ней… И все же, несмотря на охватившее его настроение, он не мог не заметить, заглянув в ванную комнату, с углубленной в полу на римский лад ванной, что кран слегка подтекает, и запомнил, что на это следует указать водопроводчику.

Он взглянул и на мольберт, уверенный, что ничего нового на нем не увидит, но ошибся: перед ним стоял его собственный портрет. Он знал, что Паола иногда берет позу и контуры с какой-нибудь фотографии, а лицо заполняет на память. На этот раз она использовала очень удачный моментальный снимок с него, верхом. Снимок изображал Фурию, каким-то чудом оказавшуюся совершенно неподвижной, а на ней Дика, с шляпой в руке и чуть помятыми волосами. Лицо его было совершенно спокойно — он не знал, что его снимают, — он смотрел прямо на фотоаппарат. Профессионалу-фотографу не удалось бы получить большего сходства. Снимок Паола отдала увеличить и по нему работала. Но портрет уже далеко опередил фотографию, и Дик ясно различал штрихи, приданные ею самой.