Ученик архитектора - Элиф Шафак

Джахан понимал, что молчание может сослужить ему дурную службу. Но все его существо противилось мысли о том, что имя его пополнит перечень злоумышленников, когда-либо схваченных в Стамбуле. Тот, чье имя попало в этот проклятый список, обречен сгнить в тюрьме, казалось ему.

Писец бросил на Джахана сердитый взгляд.

– Отвечай, когда тебя спрашивают, ублюдок, – процедил он. В отличие от почерка, речь его отнюдь не отличалась изяществом. – А будешь молчать, я отрублю твой поганый язык.

Главный надзиратель, наблюдавший за допросом, счел нужным вмешаться.

– Ну, ты не очень-то расходись, – бросил он писцу. – Ни к чему его запугивать раньше времени.

– Похоже, это важная птица, эфенди? – спросил писец.

– Скоро узнаем. Впрочем, без перьев все птицы одинаковы.

– Верно сказано, эфенди.

Главный надзиратель окинул арестанта изучающим взглядом. Этот человек, с длинным худым лицом, непроницаемым взглядом и покатыми плечами, напомнил Джахану одного мальчишку из их деревни. Тот частенько ловил лягушек и перочинным ножом вспарывал им животы. При этом лицо его оставалось таким же бесстрастным.

– Он не из тех мелких мошенников, что попадали к нам прежде, – сказал главный надзиратель писцу так, словно Джахан не мог его услышать.

– Да, эфенди, это крупная добыча.

– Добыча великого визиря.

Тут Джахан догадался, что этой парочке уже известно о нем все. Разумеется, они прекрасно знали, как зовут пленника, и требовали, чтобы он назвался сам, из чистой формальности. А еще им нравилось мучить заключенного. Именно поэтому его держали в кандалах, хотя убежать из подземной тюрьмы не было ни малейшей возможности. Сообразив, что своим упорным молчанием он лишь продлевает их удовольствие, Джахан, с трудом ворочая языком, произнес:

– Я погонщик слона, принадлежащего нашему великому султану. Также я являюсь учеником главного придворного строителя.

Писец торопливо заскрипел пером. Закончив, он посмотрел на главного надзирателя и заметил:

– Не хотел бы я оказаться на его месте, эфенди.

– Еще бы. Человеку, нажившему себе столь серьезного врага, как великий визирь, не позавидуешь.

Джахан судорожно сглотнул.

– Мой учитель вытащит меня отсюда, – заявил он.

Главный надзиратель подошел к юноше так близко, что тот ощутил его несвежее дыхание.

– Все, кто попадал сюда, надеялись, что их непременно вытащат отсюда – родные, друзья, учитель. Только вот надежды их не оправдались. Те, на чью помощь узники рассчитывали, даже не соизволили прийти на их похороны.

Писец прыснул со смеху.

– Мой учитель не таков, – не сдавался Джахан.

– Петух, который пропел слишком рано, может разбудить мясника, – многозначительно изрек надзиратель и, возвысив голос, распорядился: – Отведите этого сиятельного вельможу в его покои!

Стражники повели Джахана по сумрачному сырому коридору. Спустившись по лестнице, они вновь оказались в коридоре, таком узком, что продвигаться там приходилось по одному. Взгляд Джахана растерянно скользил по сторонам. Он заметил, что стены здесь покрыты плесенью, а сквозь щели пробивается мох. Стражники снова вывели его на лестницу; они спустились на один пролет, потом еще на один. Сумрак сгущался; миазмы, висевшие в воздухе, становились все более зловонными. Джахан наступил на что-то мягкое и содрогнулся, догадавшись, что недавно это было живым.

Теперь они находились в самом глубоком подвале башни. Здесь царила почти полная темнота, разгоняемая лишь светом нескольких свечей. Если бы Джахан не знал, что арестовали его утром и с тех пор прошло лишь несколько часов, он решил бы, что наступила глубокая ночь. По обеим сторонам коридора тянулись камеры – ниши, похожие на дыры от выпавших зубов в щербатом рту. А потом он увидел заключенных. Молодые и старые, высокие и низкорослые, все они исхудали так, что под кожей отчетливо проступали кости. Некоторые из них смотрели на него, прижавшись лбом к железным прутьям решетки. Другие не обращали на новичка ни малейшего внимания. Они неподвижно лежали на соломенных тюфяках, взгляды их были устремлены в пустоту. Кто-то тянул исхудавшую руку к ковшу с водой, чьи-то глаза злобно посверкивали на изможденном лице. От ведер, до краев наполненных нечистотами, исходило удушающее зловоние.

Один из заключенных произнес что-то хриплым шепотом, и когда Джахан повернулся к нему, тот плюнул ему в лицо. Юноша, руки которого по-прежнему были скованы, попытался стереть плевок плечом. Арестант расхохотался. Даже когда губы его сомкнулись, смех, низкий и раскатистый, продолжал греметь под сводами подземелья. В этот момент Джахану показалось, что над ним насмехается сама судьба. Колени его подогнулись. Конечно, он был нечист на руку и украл несколько жалких безделушек, но разве можно было сравнивать его с этими людьми?! Вне сомнения, все они были убийцами, насильниками и грабителями. К горлу подкатил горький комок. Исполненный досады на то, что с ним поступили столь несправедливо, бедняга с трудом дышал.

– Проходи! – рявкнул стражник.

Впереди что-то пискнуло. Провожатый осветил коридор факелом. На потолке висела летучая мышь.

«Как только ее угораздило сюда попасть?» – изумился Джахан.

Но размышлять над этим времени не было. Стражник отпер ржавую железную дверь и затолкнул арестанта в пустую камеру.

– Вот ваша опочивальня, мой светлейший повелитель!

Поначалу Джахан ничего не видел, но вскоре глаза его привыкли к темноте. Свет в камеру проникал лишь из нескольких крошечных оконцев – каждое размером с монету, – расположенных под самым потолком. Они же являлись и единственными источниками свежего воздуха, хотя говорить о свежем воздухе здесь не приходилось. Джахан разглядел влажные каменные стены, грязный пол, тощий тюфяк и две деревянные кадки – одна была заляпана нечистотами, а другая полна водой, на поверхности которой плавали мертвые насекомые.

– Эй, почему вы не посадили его ко мне? – раздался хриплый крик из соседней камеры. – Такой красавчик сгодился бы для хорошей потехи!

Невидимый арестант принялся во всех подробностях рассказывать, как славно позабавился бы с Джаханом. Его распутные бредни вызвали у прочих заключенных взрывы хохота. Так продолжалось довольно долго. Заводила выкрикивал непристойности и причмокивал губами, а слушатели бурно на это реагировали. Когда потеха им наскучила, они хором запели песню, прихлопывая в ладоши и притопывая ногами. Арестанты подняли такой шум, что Джахан не смог сдержаться и украдкой бросил взгляд в сторону их камеры. В отличие от его, она была ярко освещена многочисленными свечами.

Один из ее обитателей – кудрявый парень с миндалевидными глазами и ямочками на щеках – принялся плясать, а все остальные издавали поощрительные возгласы и свистели. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, танцор сорвал с себя рубашку. Джахан заметил, что в пупке у него посверкивает жемчужина. Ниже красовалась татуировка – слово «милашка», выведенное такими большими буквами, что Джахан смог его прочесть.

– Давай, Кайнак! – орали арестанты. – Покрути хорошенько задницей!

Кайнак, вдохновленный этими криками, извивался всем телом. И чем сильнее он вертелся и трясся, тем больше со всех сторон доносилось скабрезностей. Его сокамерники, которых было четверо, просто катались со смеху. Джахан заметил, что один из них явно занимает положение главаря – все прочие поглядывали на него с опаской. Джахана поразило, что все они были без кандалов, в отличие от него и других арестантов, которых он видел по пути в камеру. Трудно было представить, как им удалось получить подобную привилегию.

Главарь наблюдал за пляшущим Кайнаком так же внимательно, как и Джахан. Внезапно он подскочил к плясуну и взгромоздился на него сзади. Его товарищи одобрительно заревели. Кайнак побагровел и натужно улыбнулся. Гам, который подняли заключенные, разбудил бы мертвеца, однако все стражники куда-то исчезли.

Главарь выхватил из-за голенища кинжал. Лизнул его холодное острое лезвие и приставил кинжал к горлу Кайнака. Кадык у бедняги судорожно ходил ходуном, однако он продолжал извиваться. Казалось, эта троица – главарь, плясун и кинжал – связана нерасторжимыми узами и существует в каком-то своем обособленном мире.

Но вот головорез отпустил Кайнака, сделал шаг в сторону и закатал рукава. Левую его руку сплошь покрывали синяки и шрамы: некоторые уже заживали, другие были совсем свежими. Одним стремительным движением главарь разрезал себе кожу от запястья до локтя. Кровь потекла на пол, где, как теперь разглядел Джахан, уже темнело множество пятен. Ученик Синана пытался сохранять самообладание, но перед глазами у него все поплыло. Прежде он и думать не думал, что кто-то может забавляться подобным образом.

Неожиданно в воздухе прогремел сердитый голос:

– А ну-ка уймитесь, ублюдки!

Приказ, многократно усиленный эхом, мгновенно утихомирил горлопанов. Выглянув в коридор через зарешеченную дверь, Джахан поначалу никого не увидел. Но через несколько мгновений он понял, что знает человека, выступившего из сумрака. То был Балабан, предводитель цыганского табора.