Цусимский синдром - Станислав Смакотин

Опускаюсь на колени подле обгоревшего, подношу к черным губам кружку… От неожиданности вздрагиваю, едва не разливая воду. Лицо… В памяти мгновенно всплывает отложившийся образ: броненосец после учений. По скупо освещенному коридору бредут усталые пожарные. «…Трюмно-пожарный дивизион, Зуев, несет самую ответственную службу в бою… – Заметив меня, юный мичман задорно подмигивает. – Господин поручик, ведь так?.. – Истину говорите!» – Я улыбаюсь, провожая глазами процессию…

Шишкин… Юный оптимист Шишкин… Тот, что в обед первым заметил японского разведчика, над непосредственностью которого посмеивались, перемигиваясь втихаря, коллеги… Командир Игнациус на совещании – и тот не выдержал… Как же так?.. Ты чего, брат?..

Это действительно он. Тело почти без кожи, обгоревшее мясо… Жадными глотками втягивает жидкость, глаза на секунду озаряются счастьем:

– Спасибо… – В следующий миг взор потухает в забытьи…

Дико оглядываюсь вокруг: повсюду искалеченные, обгоревшие, страшные люди. Стонущие, молчащие, стиснувшие зубы и плачущие… Бинты, окровавленная марля, запах горелого мяса вперемешку с кровью…

Появляется второй санитар, в спешке начинает поить раненых. Пошатываясь, выхожу в перевязочную. Пол в потеках крови, разбросаны куски бинтов. Из операционной доносятся какие-то крики и успокаивающий голос старшего врача, Надеина: «…Терпи, терпи… Вот так…» Резкий вскрик – и все стихает, остается лишь протяжный стон… Взгляд падает на таз, стоящий на полу, – в нем отрезанная нога с остро торчащей костью…

Где же Матавкин?.. Помогает оперировать?

– Воды кипяченой кто-нибудь подайте… Эй!.. Ну же, есть живая душа?.. – Голова Надеина появляется в проеме. – Чего стоите?.. Железная кастрюля!..

Это он – мне? Хватая емкость, быстро забегаю внутрь, расплескивая жидкость. Все кругом заляпано багровыми пятнами. На столе осклабившийся человек, рядом нагнулся фельдшер, кажется, держит зажим…

– Ставьте здесь, подле инструментов… – Кастрюля жалобно звякает. – Теперь – не мешайте!..

– Аполлоний Михайлович не… – В дверях я все же оборачиваюсь.

– Нет его больше… Убит.

– Как…

– Так. Опрометчиво поднялся на палубу… Не мешайте же!.. – Надеин склонился над пациентом.

До меня не доходит смысл сказанного. Матавкин? Погиб? Он ведь должен был быть здесь, под защитой брони? Неправильно все это: раз он был тут – значит, не мог ведь погибнуть? Если даже как-то случайно и зацепило… Надо все переиграть, и он выживет!..

Неуверенно делаю несколько шагов к двери. Выход из лазарета. Знакомый коридор… Слева, на полу, лежат еще люди. Много людей… Человек тридцать, рядами. Места не хватило в палате?.. Глаза привыкают к полумраку, и… Лицо каждого накрыто марлей. Останавливаюсь, тупо глядя в пространство. Вот чьи-то ноги в грубых матросских ботах. Обувь изношена, подошва отходит… Есть просят. В починку бы их… Рядом – точно такие же, но целей… Хозяин, видно, берег. Следующие… К горлу резко подкатывает твердый ком. Следующие – начищенные из той самой банки, в углу нашей каюты, с надписью «Гуталинъ»… Черные, аккуратно зашнурованные полуботинки. Аполлоний как-то хвастался, что приобрел их в Нуси-Бе, недорого. Мягкая, отличной выделки кожа…

Нет, не может быть. Я ведь предупредил, сделал, что смог?.. Рассказал о недочетах, все исправили. «Суворов» цел и находится на плаву. Цусима позади, и ее никогда больше не будет!.. Эскадра почти в полном составе идет к Владивостоку, потеряно лишь четыре корабля. У японцев потери – не меньше… Как же так?.. Что я упустил?.. Не предпринял?!

Чья-то рука мягко ложится на плечо. Резко оборачиваюсь – рядом отец Назарий, на сумрачном лице виден отпечаток внутренней боли.

– Как же так, батюшка?.. Что я неправильно сделал?.. Почему мой друг – здесь? – Я даже не осознаю, что озвучиваю мысли вслух.

Ничего не отвечая, тот снимает руку и размашисто меня крестит. Не проронив ни слова, молча исчезает в лазарете.

Делая несколько шагов к трапу на палубу, слышу позади голос санитара:

– Ваше благородие, не велено… Его превосходительство адмирал велели вас не выпускать…

– Да пошел ты… – Я даже не оборачиваюсь. – Зубы вышибу…

Утро застает меня на корме броненосца, над самыми винтами. Сижу на корточках, прижавшись к ограждению и плотно закутавшись в шинель. В шинель Аполлония… Мимо то и дело пробегают матросы: корабль не спит и наспех чинится, приводя себя в порядок, – стук молотка, скрежет пилы, ругань вполголоса… Несколько человек поочередно вываливают с носилок за борт какой-то хлам, совсем неподалеку… Поблизости останавливаются двое офицеров, не замечая моего присутствия.

– Двенадцать узлов хода… И довернули к Японии…

– Все правильно, там меньше всего нас ждут!

– А мина-то, мина… Я трижды перекрестился, считал, все пропало, утопнем!.. Прошла в нескольких саженях за кормой, подлая… Поверьте, словно заново родился!..

– А что тот миноносец?..

– Открыли стрельбу всем бортом, по силуэту… Неясно, накрыли либо нет. Эх, жаль, не осветили…

– Приказ!..

– Весьма спорный, считаю…

– Видели позади взрыв?

– Скорее, слышал стрельбу вдали…

Голоса отдаляются, растворяясь.

Оказывается, была ночная минная атака… Так бы и не очнулся… Может, было бы лучше?.. Я безучастно фиксирую услышанное. Взрыв позади… В кого-то попали?..

Утренняя заря наконец вступает в свои права, очерчивая робкими тенями корабль. Становятся видны повреждения – больше всего досталось левому борту: тут и там следы от пожаров, оплавленные, искореженные металлические конструкции, почти везде в поле видимости краска иссечена осколками. В нескольких местах пробиты дымовые трубы, левая башня как-то неестественно наклонена, орудия беспомощно поникли.

Я вконец озяб, продрог до самых костей, но идти – совсем никуда не хочется. Как-то уютней тут, под флагом…

Становится совсем светло, и корабль окончательно оживает: свист дудок, пробегают матросы с койками. Несколько офицеров толпятся у поврежденных шестидюймовых орудий – решают, что можно предпринять…

– Господин поручик?..

Поднимаю голову. Ко мне подошел Вырубов, левая рука на перевязи.

– Да?

– Поднимайтесь… – безапелляционно протягивает правую. – Три часа уже вас тут наблюдаю… Идемте в мою каюту… – горько вздыхает. – Скоро похороны.

Молча иду за ним, словно ребенок на удаление гланд. Вырубов что-то говорит, но слова почти не доходят до адресата: неизвестна судьба четырех кораблей – ночью от эскадры отстал еще и «Мономах». Есть опасения, что взрыв с канонадой вдали, ночью – слышны именно с него… Попытки установить с ним телеграфную связь провалились. Несколько минных атак сразу после полуночи успешно отражены, в том числе и «Суворовым»… «Аврора», «Жемчуг» и «Бедовый», сняв команду с «Николая», посланы прямым курсом во Владивосток, за подмогой из «Громобоя» и «России», с миноносцами… Механически отмечаю про себя, что «Громобой» выйти не сможет… Эскадра сейчас, повернув в сторону японских берегов, старается уклониться от повторного боя… Я почти его не слышу… В каюте тот чем-то угощает меня, дает выпить рому… Почти ничего не отвечаю, молча сижу в углу.

Спустя час экипаж собирается на юте. Приходим и мы. На палубе несколько десятков зашитых в парусину свертков, к каждому прикреплен листок бумаги. Замер с непокрытой головой Рожественский, рядом с ним Игнациус – голова перевязана… Группа офицеров чуть позади, за ними угрюмо молчит команда. Ветер треплет волосы, замер горнист на мостике. На какую-то секунду наши с адмиралом взгляды встречаются. Показалось мне или нет, но на лице того как будто бы мелькнуло выражение удивления.

– Со святыми упокой… – Отец Назарий обходит каждого с кадилом. Все заканчивается быстро. Краткая, заглушаемая морем молитва, вокруг склоняются головы… Приспускается флаг… Мне совсем не хочется опускать свою, и я смотрю на тела.

«Всего лишь вчера вы жили, надеялись увидеть берега России. Каждый мечтал ступить на них ногой после изнурительного, изматывающего похода. Кого-то дома ждут детишки, кто-то еще даже не успел обзавестись семьей – попав сюда, на военный корабль. От петербургских светящихся улиц, от рязанских убогих домишек… Кто-то от деревенской сохи, кто-то – от научного труда… Всех уравняла ненасытная жница. Прошлась по вашим головам, собрав себе свежий урожай…

Тоскливый звук горна. Двое матросов поднимают ближайшее тело, к ногам привязан чугунный кругляк. Кладут на планшир, покрывая флагом. Горнист вновь подносит к губам мундштук…

– Предается морю раб божий Борис… – Голос священника одиноко разносится над кораблем.

Миг – и море принимает свою жертву. Нет больше Данчича… Покойся с миром…