Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

2

Ицхак, как и его современники из Второй алии, застал Иерусалим уже в кольце ряда жилых кварталов, для него предместья и центр были единым целым, одним городом. И он не знал, что в прежние времена весь Иерусалим лежал внутри стен, и все эти районы, столь многолюдные сегодня, были безлюдной пустыней, и с заходом солнца запирали городские ворота на ночь до утра, а если человек оказывался за стенами города, он подвергался опасности попасть в руки разбойников. Когда сопровождал Ицхак на прогулках своих товарищей, выросших в Иерусалиме, услышал он от них, каким образом были выстроены эти кварталы. И когда выстроены? Во времена, когда вся Эрец была полна разбоем. И кем они были выстроены? Жителями Иерусалима, «людьми халуки», жившими среди всякого сброда, врагов, среди взяточников-кровопийц. Но они не жалели себя и своих близких, и все это ради заселения и восстановления Иерусалима. Мы видим их недостатки и не видим их достоинств. Но если бы не они, расширившие границы еврейского присутствия, был бы Иерусалим зажат внутри стен – и во всех этих местах не было бы ни души.

Ицхак уже отошел от некоторых своих прежних принципов, но свое отношение к халуке не забыл. Теперь, гуляя по этим кварталам и глядя на заселенные дома, он не переставал удивляться: люди, про которых говорили, что они бездельники, мракобесы, что они далеки от цивилизации, – именно они расширили Иерусалим и подготовили место для будущих поколений.

Еще одно понял Ицхак: что молодой человек может быть религиозным и бояться Бога, даже если его родители не хасиды. Ицхак был уроженцем Галиции, уроженцем маленького городка, который делился на хасидов и митнагедов. У хасидов дети воспитывались в хедерах и ешивах, у митнагедов дети шли в школы и университеты. Когда они подрастали, одни – чтили Тору и соблюдали заповеди, а другие – освобождали себя от соблюдения заповедей. И потому молодых людей из митнагедских семей, соблюдающих заповеди Торы, не знал Ицхак, пока не познакомился со своими новыми друзьями – жителями Иерусалима. И до какой же степени они были митнагедами? Как-то раз зашел у них разговор о хасидах и об атеистах, и сказал один из них: «Говорил обычно глава нашей ешивы, что атеист еще, может быть, раскается, но ученик, ставший хасидом, не вернется к Торе никогда».

3

В будние дни каждый из них занимается своим делом, а в субботу, когда мы отдыхаем от работы, собираются они вместе и отправляются гулять по городу и его окрестностям. Присоединяется к ним Ицхак и идет с ними. Иногда они обходят стену и семь ее ворот, а иногда выходят из Шхемских ворот и попадают в пещеру Цидкиягу, откуда идет подземный ход до Иерихона, по которому бежал царь Цидкиягу от вавилонян. А напротив пещеры Цидкиягу видна тюрьма, где был заключен пророк Ирмиягу, и там же – яма, куда бросили Ирмиягу, и скала, на которой сидел он и оплакивал разрушение Храма. Оттуда они идут к Цветочным воротам, где располагался лагерем Навохудоносор, вавилонский царь, когда пришел к Иерусалиму, чтобы его разрушить; и отсюда же захватил Иерусалим злодей Тит. От Цветочных ворот они переходят к воротам Колен Израилевых, через которые поднимались евреи в Иерусалим. Оттуда идут к Львиным воротам, и четыре льва высечены на них, ведь как-то раз приснилось мусульманскому царю, что, если он не построит стены Иерусалима, разорвут его львы; тогда построил он стены и приказал высечь из камня тех самых львов из своего сна. От Львиных ворот они идут вдоль восточной стены и достигают ворот Милосердия. Это ворота, о которых пророчествовал пророк Иезекииль, что они будут закрыты, никогда не откроются, и ни один человек не войдет в них, потому что Всевышний, Бог Израиля, войдет в них. И все еще они закрыты, закрыли их мусульмане, потому что боятся, что одолеют их евреи своими молитвами и придет Машиах. Оттуда спускаются к «Яд Авшалом»[51] и подходят к Тихону[52], где был помазан на царство царь Шломо, и там находится миква рабби Ишмаэля[53], первосвященника. А воды Тихона способны исцелять от разных болезней, но не пригодны для питья: с тех пор как был изгнан народ Израиля, вода его потеряла свой вкус. От Гихона спускаются они к Шилоаху[54] – его воды изливаются четыре раза за день, и вся эта местность покрыта зелеными садами, не перестающими плодоносить круглый год, так как воды Шилоаха орошают ее; и именно там были расположены царские сады, про которые говорит пророк Нехемия. А оттуда они идут в Эйн-Рогель[55] и иногда заходят к Арзафу.

Арзаф родился в Иерусалиме и, как большинство уроженцев Иерусалима, учился в ешиве «Эц Хаим», и многие раввины и выдающиеся люди Иерусалима были его друзьями. И говорят, что он знал Гемару лучше некоторых из них. Почему избрал он это странное ремесло – набивать шкуры зверей и птиц, гадов и пресмыкающихся? Никто не знает. Арзаф сидит один, как Адам в раю, без жены и детей, без забот и хлопот, среди самых разных животных: зверей и птиц, пресмыкающихся и ползающих, змей и скорпионов. Он живет с ними в мире, и, хотя лишает их жизни, они ему не мстят, ведь благодаря ему они удостаиваются чести попасть в знаменитые музеи Европы, а профессора и ученые становятся к нему в очередь и награждают его почетными грамотами и подарками. Арзаф не интересуется деньгами и не хвалится почетными грамотами. Пусть хвалятся те, весь почет которых зависит от других. С него довольно того, что он смотрит на изделия рук своих и знает, что не исказил ни единого создания в мире, наоборот, сохранил память о некоторых птицах Эрец Исраэль, про которых говорили, что их уже нет в природе. Одни из бывших товарищей Арзафа прославились и разбогатели. Их богатство и слава – пустой звук для Арзафа. Другие – из бывших товарищей Арзафа составляют гематрии[56] в честь богатых и влиятельных евреев. Гематрии эти имеют такую же ценность в его глазах, как исследования большинства ученых Иерусалима. Что же важно для Арзафа? Важен для Арзафа животный мир, звери и птицы, пресмыкающиеся и ползающие, те, что упоминаются в Танахе и Талмуде и обитают в Эрец Исраэль. Охотится на них Арзаф, и выбрасывает их внутренности, и набивает их шкуры, чтобы дать им жизнь вечную. Все это делает Арзаф в течение шести будничных дней, а в субботу он отдыхает, как любой другой человек, расстилает перед домом циновку и лежит и читает Иосифон[57] и притчи о лисицах. Иосифон – читает, так как там пишут про людей; притчи – читает, так как там пишут про животных: про птиц и зверей.

Арзаф не любит гостей, ведь те пристают к нему с расспросами. Но если уж гости приходят к нему, он не отталкивает их, только просит, чтобы не дотрагивались ни до одного чучела, чучела эти – сердитые. Если гости слушаются его, так хорошо, а если – нет, рычит Арзаф, как дикий зверь, или кричит, как хищная птица. И даже если понимают посетители, что это голос Арзафа, то пугаются и в ужасе убегают.

Приятели Ицхака были знатоками во всем, что касалось Иерусалима, и умели рассказывать о городе и о его истории, его строителях и разрушителях. И частенько они приводили изречение из Танаха, связанное с данным местом. Все то время, что Ицхак слушал, он не переставал удивляться. Знал Ицхак, что были у нас прорицатели и пророки, но не знал, что слова их до сих пор живы, актуальны и так или иначе касаются проблем сегодняшнего Иерусалима. В хедере у своего меламеда немного учил Ицхак Танах, и в бейт мидраше, где он молился в детстве, были изодранные религиозные книги, в которые он никогда не заглядывал, так как привык к легкому чтению, когда человек читает для развлечения или для общего развития. И вот стоит Ицхак в Иерусалиме, в городе, где стояли Ишайягу и Ирмиягу и многие другие пророки, и слова их все еще звучат среди этих камней.

Гуляют товарищи Ицхака вместе с Ицхаком и рассказывают ему про Иерусалим прежних времен и про Иерусалим наших дней. Некоторые из рассказов кажутся нам легендами, но на самом деле так все и было – Иерусалим привык к чудесам, ведь глаза Всевышнего прикованы к этому городу и Он не перестает заботиться об Иерусалиме даже в унижении его. А если и нет в их рассказах чего-то необыкновенного, душа человека все равно тянется к ним, ведь речь идет об Иерусалиме.

От славословий в адрес Иерусалима переходят они к восторженным рассказам о своих отцах и дедах, иерусалимцах. Некоторые из их рассказов кажутся легендами, но на самом деле так все и было, ведь предки их были людьми великими, и то, что происходило с ними, было великим. Слушает Ицхак, и ему тоже хочется рассказать о деяниях реб Юделе-хасида, деда своего, которого Всевышний поднял из праха, но как же он начнет рассказывать – не знает он, как увязать одно событие с другим. В детстве, когда была жива его бабушка и рассказывала о чудесах Всевышнего, совершенных Им для своего хасида, реб Юделе и для трех его скромных дочерей, не было у Ицхака разумения, чтобы понять это. В отрочестве, когда его тетки рассказывали о деяниях реб Юделе, их деда, интересовался он другими рассказами, где, как правило, насмехались над праведниками и хасидами. Теперь, когда душа его жаждет рассказывать, он не знает, с чего начать, и не помнит точно всю последовательность событий. Был похож Ицхак на своего отца. Если просили того рассказать что-нибудь из жизни его деда, он вздыхал и говорил: «Что я знаю? Одно только я знаю, раньше было хорошо, а теперь – плохо». Придет время, и забудут деяния этого хасида, как будто бы никогда ничего не было. И уже есть потомки этого хасида, которые отрицают все эти истории и говорят, что уличные певцы сочинили все это забавы ради. Поэтому хорошо делает его брат Юделе, думает Ицхак, что начал записывать историю жизни нашего деда в стихах, ведь Юделе владеет искусством рифмы, как настоящий поэт.