Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

носила за щекой кусочек сала, выловленный из школьной затирухи для младшей сестры, и молилась: «Только бы случайно не глотнуть!» Двухлетняя Соня ждала сестру на пороге и первым делом тянулась к губам, пытаясь достать языком свое долгожданное лакомство. От всплывшего в памяти эпизода стало тоскливо, и Семен бросил через плечо:

– У нас тоже была одна лошадь и один мешок муки, а вы их забрали, оставив мать с тремя голодными детьми.

Второй избраннице дал отставку по достаточно пикантной причине. Парень опаздывал на свидание, а девушка, безмятежно сидя на пне, рисовала большим запыленным пальцем чайные розы. Семен, предварительно завернувшись в белую простынь, подкрался и крикнул на ухо:

– Ку-ка-ре-ку!

Та от неожиданности подскочила и не смогла сдержать газы, а он обидно рассмеялся:

– Маленькая еще по свиданиям ходить. Дома сиди, а то, не дай бог, еще обделаешься.

Лицо девушки вспыхнуло. Она закрыла его ладонями и униженно поплелась в сторону колхозных ферм. Личную жизнь так и не устроила, оставаясь до старости неуверенной и обросшей комплексами, как пень трутовиками.

Третью бросил, невзирая на рождение ребенка. Село дружно восстало. Семена пытались вразумить на работе, на заутрене, во время молотьбы. Напоминали: «Заложил в печь ухват – вынимай чугунок». Физрук покорился, перевез мать с новорожденным к себе домой и не обмолвился с бедняжкой ни словом. Целую неделю «жена» провела в уничижительном брачном молчании, а потом не выдержала, вытащила из люльки краснощекого мальца, отвесила «супругу» поклон, означавший «спасибо за теплый прием», и вернулась к родителям. Когда мальчишка подрос и стал носиться по деревне в коротких штанишках на одной пуговице, бывало, цеплялся за отцовскую ногу и лепетал:

– Папка…

Тот стряхивал его, как котенка, и нарочито смеялся:

– Какой я тебе папка? Таких папок у тебя – половина села.

Когда грянула война, Семен ушел на фронт добровольцем, ведь учителей до сорок второго года не спешили приставлять к пушкам. Парень очень волновался, что бои закончатся, а он не успеет совершить свой подвиг, но, попав под селом Борщив в «котел», понял: герой из него не получится. Новобранцы, еще вчера наперегонки молотившие пшеницу и рожь, размахивающие косами и удочками, щекочущие девушек и развлекающиеся с ними на сеновалах, оказались отрезанными от своей прежней жизни. Лежали не дыша и физически ощущали, как вокруг их шей сжимаются фашистские клещи. Накануне просочилась информация об экспериментах, проводимых над пленными. Горемык загоняли в подвалы и травили газами, предназначенными для уничтожения различных паразитов. К примеру, кристаллами «Циклона Б». При комнатной температуре они выделяли смертоносный газ, движущийся в темпе vivace, и не щадили никого: ни слабых, ни сильных, ни атеистов, ни верующих в Христа.

Семен не собирался сдаваться и умирать, обжигая легкие ядом. Поэтому превратился в невидимку и стал пробираться к своим. Ночами полз по-пластунски, днем прятался в полях, маскируясь между рыжими подсолнуховыми головами и ощущая, как лопатки примерзают к черноземным кочкам. Через неделю такой пресмыкающейся жизни добрался до родного села и спрятался на чердаке.

Его заметил бдительный сосед, и в тот же вечер раздался стук приклада. Устинья придушила пальцами свечу и вышла на полусогнутых. Ее колени неожиданно свело судорогой, и ноги не разгибались, хоть плачь. На нее уставились дула нескольких винтовок, а собаки, стоя на задних лапах, истерически переругивались, уставившись на крышу и оглашая всему миру о взятии следа. Полицай по-свойски похлопал женщину по плечу:

– Ну давай, показывай своего бойца!

Устинья взяла в рот кончик платка и заскулила. Тот отвесил звонкую пощечину, с удовольствием отметил, как послушно отлетела седая безмозглая женская голова, и невротично рявкнул:

– Молчать!

В этот момент парня вывели в одной рубахе, затолкали в «душегубку» и увезли. Устинья с Марией бежали следом, жадно хватая открытыми ртами пыль и пытаясь остановить буксующую в колдобинах машину. Потерпев фиаско, вернулись и окружили возомнившего из себя вторым после Бога Копытка:

– Куда его повезли?

Тот не спешил с ответом. Беззаботно напел популярный британский хит «Мы встретимся вновь», а на словах «Не знаю, где и когда, но обязательно на солнечной стороне улицы» приобнял двух женщин за талии, игриво приглашая на танец. Не дождавшись ответной реакции, радостно воскликнул:

– В Киев, мои дорогие. В Ки-ев!

Устинья метнулась в дом и загромыхала. Мария с трудом разжала заскорузлые пальцы и поправила сползшую на лоб косынку, стараясь не думать о Бабьем Яре и о сходстве Семена с евреями. Парню достались широко расставленные асимметричные глаза, плотно сжатые узкие губы, уши без мочек и волнистые непокорные волосы. Гитлер – антисемит и талантливый оратор, натренировавший перед зеркалом каждый жест и мечтающий завоевать «жизненное пространство», считал евреев виновниками всех бед, в том числе инфляции с безработицей. Некоторое время фюрер планировал собрать жидов в одну большую кучу и отправить куда подальше, к примеру, на Мадагаскар, но потом у него созрел план поэкономнее.

В тот же вечер за иконой были найдены документы, свидетельствующие о том, что его бабка не обычная Мария Ивановна Шевченко или Ковальчук, а Марта Карловна Крюгер, уроженка славного города Идар-Оберштайн. Получается, парень никакой не еврей, а обрусевший немец. Бумаги женщины отнесли в столицу, и в тот же день Семена отпустили домой.

Мария с самого детства ощущала себя старой, прожившей несколько веков подряд без малейшей передышки. Видевшей огненную колесницу, рухнувшие стены Иерихона, падение Римской империи, наполеоновские войны и Первую мировую войну. Невысокая, приземистая, неспешная, она жила под девизом: чему быть, того не миновать.

Девушка не разменивалась на несколько дел, а прежде чем задать вопрос, долго думала и обкатывала его во рту. Контролировала малейшие эмоции и чувства. Не ела рыбу и мед и вообще ела очень медленно, даже будучи нестерпимо голодной. Никогда ничего не хватала со стола, со сковородки, с противня. Не ломала хлеб. Готовила прозрачные супы с серпами моркови, пекла пирожки с фасолью и дрожжевые ажурные блины. Разбирала свиные головы и заливала холодцы, варила на пару́ вареники, топила до абрикосового оттенка молоко, талантливо нанизывала на нитку яблоки и развешивала в кладовой этакими янтарными бусами.

Устинья радовалась хозяйственности старшей дочери и не находила покоя из-за недуга младшей. У Соньки все никак не начинались женские дни, и мать понимала: девушка не жилец. Кроме того, до девяти лет дочь страдала от слоновьей болезни, с трудом передвигаясь на раздувшихся ногах, напоминающих колонны Исаакиевского собора. Кто-то посоветовал лечиться водкой с луковицей, и Устинья, стараясь заглушить тревогу насчет раннего алкоголизма, исправно наполняла стакан ровно до половины. Вскоре болезнь ног прошла, но еще лет десять на них зияли фиолетовые пятна.

У Марии наметились две большие мечты. Она грезила о фиалковом выпускном платье и хотела стать учительницей младших классов. Но ни одна