Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

и заплакал.

Хозяйка ответила:

– Бог простит, – и закусила губу.

Взяла девочек на руки, и те зачмокали в поиске груди. Молча согрела воду, разорвала на пеленки простыни и помолилась у икон. С тех пор женщины нянчили детей на пару, купали в ромашке и череде, совали в проголодавшиеся рты мякишные соски, мастерили им кукол.

Отступая, немцы применяли тактику выжженной земли, и люди скрывались в болотах, на хуторах, в ледниках. Оникий вынес девчушек в погреб, но те надрывно плакали. Немецкий офицер с выпученными шальными глазами отдал приказ всем подняться наверх и пригрозил гранатой. Мать двойняшек склонила голову и сложила молитвенно руки: «Пан, киндер». Тот заглянул, увидел две пары барахтающихся ножек, и граната дрогнула в руке. Сел на ступеньку, обхватил свою голову и прослезился.

В доме Василия произошло настоящее грехопадение. Отец украл у сына жену точно так же, как во времена Иоанна Предтечи царь Ирод увел у кровного брата Филиппа супругу. В счастливой семье хозяин воевал, а его ненаглядная Ангел носила под сердцем ребенка от проезжавшего мимо и глубоко запавшего в душу красного командира. Килину угнали в немецкое рабство, и никто не знал, жива ли она.

Мария стояла среди догорающего сарая и понятия не имела, куда двигаться дальше. Из палисадника отдавало горячим малиновым вареньем. Рядом всхлипывала Сонька. Она в этот день собиралась обрывать ягоду, приготовила бидончик да так и стояла с ним на шее. Со всех сторон стекались люди. Соседи, зеваки, родные и даже корова по кличке Рябинка. Пока Мария с Килиной бегали в город, односельчане спасались от пожара. Тащили за собой нажитое добро и скот. Затем прятались в болоте, где даже Рябинка послушно лежала в скользкой, пахнущей карболкой воде. Наблюдала влажными, чисто простуженными глазами, как исчезает дом, сарай, забор, огород, сад и собачья будка вместе с привязанной собакой. Ее не успели отвязать, озадачиваясь спасением кормилицы, и Сонька несколько раз порывалась за псиной. Устинья крепко удерживала дочь за ногу:

– Лежи и не рыпайся. Я переживу смерть Бобика, но никак не твою.

Односельчане приютили погорельцев у себя. Семья Марии оказалась в одной хате вместе с Оникием, его двумя женами и двойняшками. Кроме них, там же находился хозяин с хозяйкой и их малолетние дети. Все разместились в большой комнате и первое время боялись лишний раз вдохнуть. Спустя время свыклись с потерями, научились спать вповалку и есть из одной миски, по очереди передавая ложку. Готовились к предстоящей зиме.

На следующий день после пожара Устинья резво поднялась, но ее ноги остались на том же месте. Женщина сделала вторую попытку, затем третью и четвертую, но ягодицы, бедра, колени, голени и стопы оставались безучастными. Она не могла пошевелить пальцами, перевернуться на другой бок, подняться на носочки или сделать ножницы. Обреченно вернулась на лавку, вытянулась и пролежала так остаток осени, зиму и часть весны. Месячные у нее шли как часы, поэтому приходилось подкладывать газеты (главное, не страницы с фото первых лиц), листья лопухов и сено. А еще мыть, разминать, переворачивать во избежание пролежней. В одном тесном пространстве собралось семь женщин, и женские дни мигом синхронизировались. У Марии, напротив, прекратились на целых четыре года, и она бесконечно этому радовалась из-за нехватки подкладочного материала.

Зима 1943–1944 оказалась одной из самых трудных. Голод, испачканный десятком легких воздух, тревожное забытье на полу, храп, стоны, чужие уши, чужие беды и бесконечный плач детей. У одной из Оникиевых малышек начался рахит, и у девочки с выпирающим животиком периодически выпадала прямая кишка.

Со временем задребезжало первое солнце, разгулялись ветры, и сквозь выгоревшую траву стали пробиваться первые ростки. К Устинье вернулись силы, и женщина смогла подняться. Ковыляя и цепляясь за уцелевшие в пожаре деревья, первым делом отправилась на свой двор. Вернее, на то, что от него осталось. Сделала протяжный вдох, зачерпнула снега и умылась. Вот здесь были сени, красный угол, печь. Неожиданно вспомнила, как печник начитывал заговор. Стоял на коленях, клал кирпич за кирпичом и бубнил себе под нос: «Камень на камень кладу, печь леплю. Будет моя печь жаркой, будет дух в ней легким – хозяевам на радость, мне – на славу. Не дыми, не копти, а жарче грей, людям угодить сумей».

Женщина сложила найденные кирпичи, развела золото огня и поставила на них чугунок с разбавленным молоком. Сварила молочный кисель, заправив вместо крахмала несколькими ложками муки, и Мария с Сонькой пили по очереди из одной уцелевшей кружки, пристально следя, чтобы в нее не скатывались слезы. Радовались возвращению домой.

С этого момента женщины начали строительство времянки. Расчистили от мусора двор, вбили в землю колышки и оплели лозой. Выгнали стены, плотно обмазав их глиной. Крышу решили делать камышовую, так как она не протекает, хорошо проветривается и может выдержать шквальные ветры и глыбы снега. Требовалась целая тысяча стеблей одинаковой толщины – пришлось лезть в ледяную, кишащую пиявками воду. Паразиты с жадностью присасывались к ногам и с аппетитом обедали свежей кровью. Мария, боявшаяся их с детства, с криками выскакивала из болота и оббивала палкой, оставляя на икрах синюшные вмятины. Твари падали с раззявленными окровавленными ртами и обиженно оглядывались по сторонам. Корчились толстыми гармошечными телами.

Печь во времянке закладывали в полнолуние, а свод и под выложили из огнеупорного кирпича. Дрова для растопки таскали из леса тайком, учитывая, что ели и сосны – государственное имущество, за расхищение которого полагалась тюрьма. Мария ходила за ними ночью, прятала под рубашкой, и корявые ветки безжалостно полосовали царапинами живот.

Строительство длилось до глубокой осени, и в последних числах ноября семья отпраздновала новоселье. Справа и слева отстраивались соседи. Однорукий Оникий с двумя женами и двумя детьми, постаревшие родители Килины и родители Василия вместе с беременной невесткой. Из счастливой семьи никого не осталось. Ангел умерла в родах, муж погиб во время Ленинградско-Новгородской операции, детей разлучили и отправили по разным детдомам.

В среду, 9 мая, с самого утра все вышли в поле. Около десяти часов работник сельсовета проехал с флагом в руках и закричал во все горло:

– Война закончилась!

Женщины отбросили тяпки с граблями и большим слаженным хором заплакали. Некоторые побежали, раскинув в стороны руки, словно птицы, собирающиеся взлететь.

24 июня 1945 года на Красной площади у стен седого Кремля праздновали Победу. В этот день воздух с трудом прогрелся до семи градусов. Мелкий дождь усилился, а во время парада перешел в ливень. Москва оделась в красное. Выжившие моряки, танкисты, пехотинцы и летчики, штурмовавшие Киев, Севастополь, Вену и Берлин, побывавшие на самом дне ада, мерзли в идеально ровных прямоугольных рядах. С трибун