Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

проехал грузовик.

– Ты хочешь улететь сегодня?

– Да. Деньги тебе вышлю.

Он помотал головой:

– Не вздумай.

Анна вздохнула и вдруг рассмеялась, став похожей на ту девушку, которую он знал.

– А я ведь представляла эту встречу, наверное, раз двести. Думала, буду сидеть в песочном костюме, превращающем меня в худышку, и качать коляску с первенцем. Греметь погремушкой и звонко напевать: «Тень, тень, потетень, выше города плетень». А ты будешь стоять чуть в стороне и кусать локти. Но вышло иначе. Я полуголая, в дурацком топе и юбке, только подчеркивающей мой целлюлит.

Константин поморщился, как от горькой таблетки, и резко сменил тему:

– Где твои вещи?

– В Пассау.

Он проследил за птицей, рисующей в воздухе зигзаги, и с грустью заметил:

– Почти Австрия. Рядом Маутхаузен.

Анна резко встала и закрыла собой еще неокрепший солнечный диск.

– Что ты сказал? Повтори! Какой еще Маутхаузен? Тот страшный концлагерь, чуть не отправивший на тот свет моего деда?

– Да. Теперь там музей.

Константин выудил из кармана телефон, пролистал расписание самолетов и предложил:

– Слушай, у тебя вылет только вечером. Если хочешь, можем туда съездить.

Анна впервые посмотрела на него по-прежнему. Без претензий и осуждения. Без надлома и хронической боли. Отметила седые виски, все те же голубые глаза и морщины вокруг рта.

– Очень хочу.

Через несколько часов они вернулись в Пассау. Рассвет давно звякнул чайной ложкой о стакан, три реки стали на дыбы и упали плашмя, растекаясь освежающей влагой. Собор Святого Стефана стыдливо смотрел в пол. Музей современного искусства обхаживал свой новый шедевр.

Они остановились у многоквартирного дома, и Анна, увидев машину Алекса, нервно закашлялась. Константин решительно подбодрил:

– Я пойду с тобой.

Звонок заходился трижды, покуда не выглянула взлохмаченная голова Алекса:

– Возвращайся туда, где все это время шлялась, а иначе вызову полицию.

Дверь перехватил Константин, и Алекс испуганно хрюкнул, тотчас превратившись в лилипута.

– Полицию вызову я, а ты расскажешь, сколько времени удерживал девушку силой. В сейфе найдут ее паспорт, соседи подтвердят, что она не единожды плакала, так что плохи твои дела, профессор.

Александр побледнел, и его рыжие усы на фоне неясного цвета кожи стали казаться красными, словно кончики волосков обмакнули в кровь. Он спрятался за дверью и через несколько секунд вынес полностью собранную дорожную сумку.

Уже в машине Анна обнюхала свой багаж и переспросила:

– Чувствуешь запах? В его доме им пропиталось все – от потолков до теплых полов. Даже хлеб, минуту назад сидевший в печи, юркнув в хлебницу, отдавал этой мерзостью.

Константин, не отрываясь от появившегося на панели знака гаечного ключа, прокомментировал:

– Так пахнут шизофреники. Еще будучи студентом, подрабатывал санитаром в психиатрическом отделении и наелся «аромата» на всю жизнь. Его не вытравить ни раствором хлорной извести, ни уксусной водой, ни одеколоном.

Маутхаузен находился в восьмидесяти километрах от Пассау по трассе B-130. Всего час двадцать езды. В дороге говорили о привычном. Константин расспрашивал о школе, и Анна на фоне вчерашних событий иронизировала, как на одном из уроков про парнокопытных животных мальчик уточнил: «Парнокопытные, из-за съемок в порно?»

Сама вопросов не задавала, не будучи готовой к ответу. Вместо этого воскрешала в памяти деда, празднующего День Победы за четыре дня до официального завершения войны, его коронную фразу «Господи, как хорошо жить на земле!» и любимую молитву: «Матерь Божья, Царица Небесная, заступи и сохрани».

Константин молча слушал. Дважды попытался взять девушку за руку и дважды искололся о ее острый взгляд.

У железнодорожной станции попросила остановиться:

– Сколько до лагеря?

– Километров шесть.

– Дальше идем пешком. Мой дед добирался сюда не на запряженной бричке, фаэтоне или внедорожнике, а шел, выстукивая колодками траурный марш, поэтому я физически не могу ехать.

Константин послушно заглушил мотор, запрокинул голову вверх, нащупал глазами место, где должна быть звезда Вега, и сделал на ней зарубку.

Дорога поднималась все время вверх, и на обочине появились вросшие в землю каменные головы. Памятник недошедшим в камеры пыток. Туман заботливо укрывал их макушки и лбы от наметившегося дождя. Справа и слева постанывали елки и закорючки столетних буков. Подмигивали красным кусты дикого шиповника. Анна перешла на спортивную ходьбу, и он с трудом за ней поспевал. Искала глазами кафе или ресторанчик.

– Ты проголодалась?

– Нет. Хочу купить картошку в мундире.

Константин сверился с картой, и через полчаса Анна бережно прижимала к себе бумажный бокс с отварным картофелем.

Дальше шли молча. У Анны случился спазм голосовых связок, и она не могла говорить. Константин наконец решился и взял ее за руку. Девушка с благодарностью сжала его пальцы. Вскоре показались ворота, окрещенные узниками «брамой», скромное здание администрации и белый памятник шестидесятичетырехлетнему генералу Карбышеву, напоминающий ледяную глыбу. В феврале сорок пятого его вместе с другими обреченными выгнали на двенадцатиградусный мороз и поливали ледяной водой до тех пор, пока люди не превратились в айсберг. Не желающих замерзать добивали дубинками. Живые из последних сил пытались спрятать детей от ветра, стужи и безжалостного напора пожарного шланга.

– Возьмем экскурсовода?

– Не знаю. Мне кажется, я тут ориентируюсь лучше других.

Навстречу им вышла женщина. Полная, с добрым прищуром глаз. Поздоровалась, указала на «стену плача» и пыточные цепи. Узников подвешивали за руки, вывернутые за спину, и оставляли в таком положении на двое суток. Цепей не хватало, и провинившиеся стояли в длинных очередях. Обратила внимание на место, где был бордель или дом терпимости, и рассказала историю об одной очень красивой украинке с роскошной, чудом сохранившейся косой. Ее вызвали в здание администрации и объявили, что с завтрашнего дня будет обслуживать немецких офицеров. Та была девственна и, вернувшись в барак, попросила женщин, находящихся вместе с ней, изуродовать ее до неузнаваемости. Те выполнили просьбу, и под утро у бедняжки не было больше ни волос, ни распахнутых глаз, ни молодости.

Далее экскурсовод обратила внимание на ржавый велосипед, устало прислонившийся к стене.

– Один белокурый поляк, не в состоянии ждать отправки домой, раздобыл где-то «веломашину» и доехал на нем до Вроцлава. А это ни много ни мало тысяча триста километров.

Анна кивнула. Не то поблагодарила, не то попросила замолчать и на дрожащих ногах поковыляла вглубь лагеря.

Бараки сохранились далеко не все, но энергетически девушка увидела каждый из пяти. А еще три помещения для охраны и спортивную площадку, помнящую серию пенальти и штрафных, окруженную статными березами, вросшими в густой травяной ковер. На футбольном поле похоронили тех, кто пережил голод, но не справился с куском сервелата.

Анна зашла в первый барак и опустилась на колени. За ее спиной опустился на колени Константин. Неожиданно в ушах раздался треск и поверх «Боже, милостив буди мне, грешному» услышала с трудом пробивающийся голос. Он звучал на немецком, но девушка понимала каждое сказанное слово:

– Я оберегала его, как могла.

– Спасибо.

– Я все это время ждала твоего рождения.

– Спасибо.

– Помоги, пожалуйста, мне…

В тот день солнце так и не взошло,