Джульетта - Энн Фортье

Медленным, каким-то сладострастным движением Салимбени погрузил кинжал с орлом в живот законного хозяина и выдернул.

- Нет! - закричала Джульетта, рванувшись вперед так сильно, что ее не смогли удержать. Бросившись к Ромео, она обняла возлюбленного, отчаянно желая сопровождать его туда, куда он уходил, и не оставаться здесь.

Но Салимбени, устав от мелодраматических сцен, оттащил ее за волосы.

- Тихо! - рявкнул он, отвешивая пощечины, пока она не замолчала. - Этот вой никому не поможет. Держись с достоинством - вспомни, что ты Толомеи! - Затем, не дав девушке опомниться, Салимбени стянул кольцо с ее пальца и швырнул на землю, где лежал Ромео. - Вот и все твои клятвы. Радуйся, что легко отделалась.

Сквозь завесу окровавленных волос Джульетта смотрела, как стражники подняли тело Ромео и швырнули его вниз, в усыпальницу Толомеи, как мешок с зерном в амбар. Но она уже не видела, как захлопнули дверь и плотно задвинули засов. От ужаса она забыла дышать, и милосердный ангел, наконец, закрыл ей глаза и позволил упасть в объятия спасительного безразличия.

V.ІІ

И добродетель стать пороком может,

Когда ее неправильно приложат.

Наоборот, деянием иным

Порок мы в добродетель обратим.

С башни Манджия полумесяц Кампо выглядел как рука с веером игральных карт рубашкой вверх. Хороший символ для города, где столько тайн. Кто бы мог подумать, что в таком прекрасном месте могут процветать типы вроде зловещего мессира Салимбени, если, конечно, им ничто не препятствует?

В дневнике маэстро Амброджио не было ничего, что позволило бы предположить наличие у Салимбени хоть каких-то достоинств, вроде щедрости Евы-Марии или очарования Алессандро, но даже если он обладал таковыми, это ничего не меняло. Он жестоко расправился со всеми, кого любила Джульетта, за исключением монаха Лоренцо и ее сестры Джианноццы.

Большую часть ночи я вытирала слезы, читая о злоключениях юных влюбленных. Тощая стопка оставшихся страниц не оставляла надежды. Боюсь, Ромео с Джульеттой не прожили мирно и счастливо до самой старости; не литературные пируэты, но суровая реальность превратила их жизнь в трагедию. Ромео, судя по всему, мертв - заколот в живот моим кинжалом! - а Джульетта в руках подлого врага. Осталось узнать, умрет ли она тоже до окончания дневника.

Возможно, поэтому я была не в лучшем настроении, стоя в девять утра на верху башни Манджия в ожидании своего Ромео на мотоцикле. Или меня не оставляло беспокойство, потому что я отлично знала, что не должна была приходить? Какая женщина согласится на свидание с незнакомцем на смотровой площадке высоченной башни? И какой мужчина проводит ночи в шлеме с опущенным щитком, общаясь с людьми посредством теннисных мячей?

Но я пришла.

Ибо если этот таинственный байкер и впрямь потомок средневекового Ромео, я просто обязана посмотреть, как он выглядит. Прошло больше шести сотен лет с тех пор, как наши предки были разлучены при жестоких обстоятельствах, но до сих пор их трагический роман остается одной из величайших поэм о любви.

Как могла я оставаться равнодушной, когда вдруг появился самый важный (для меня) исторический персонаж! С той самой минуты, как маэстро Липпи впервые просветил меня насчет существования современного Ромео Марескотти, любящего вино, искусство и ночную Сиену, я втайне мечтала о встрече, но когда получила просьбу о свидании - вполне осязаемую, выведенную красными чернилами и с лихо закрученной подписью, - меня охватило волнение, сильно смахивавшее на тошноту. Такую тоскливую дурноту ощущаешь, предавая кого-то, чье доброе мнение о тебе страшно не хочется терять.

Этот кто- то, поняла я, сидя на амбразуре, откуда открывался до боли прекрасный и восхитительно надменный вид на город, был Алессандро. Да, он Салимбени, и нет, он не любит Ромео, но его редкая гостья -улыбка - была такой искренней и заразительной, что я не могла ее забыть.

Но это просто смешно! Мы знакомы всего неделю, и большую часть времени готовы были вцепиться друг другу в глотки, активно подстрекаемые моей предубежденной родней. Даже Ромео и Джульетте не пришлось изначально преодолевать такой вражды! Но госпожа история, при всей своей любви к повторам, хоть и заставила нас плясать под дудку Шекспира, но произвела кардинальную перестановку ролей в любовном треугольнике.

Снисходительно признав влюбленность в Алессандро, я сразу начала жалеть Ромео. По словам кузена Пеппо, он уехал на чужбину, спасаясь от гонений, вынудивших его мать покинуть Сиену. Какова бы ни была цель его возвращения, он сильно рисковал, предложив мне встретиться на башне Манджия. За одно это я должна быть ему благодарна.

Даже если он окажется не ровней Алессандро, я дам ему шанс за мной поухаживать (если у него возникнет желание) и не буду упрямо закрывать свое сердце, как Джульетта от Париса после знакомства с Ромео. А может, я опережаю события и все, чего он хочет, - просто поговорить? Если дело обстоит так, это будет, честно говоря, огромным облегчением.

Услышав, наконец, шаги на лестнице, я поднялась с каменной амбразуры и пригладила платье одеревеневшими руками, приготовившись к квазилегендарному свиданию. Мне пришлось подождать, пока герой поднимался по длинной винтовой лестнице. Стоя на площадке с твердым намерением почувствовать симпатию, я невольно обратила внимание, что, судя по тяжелому дыханию и сделанным через силу последним шагам, я была в гораздо лучшей форме, чем Ромео.

Наконец мой запыхавшийся преследователь появился, обмахиваясь шлемом, с кожаным костюмом, перекинутым через руку, и я перестала что-либо понимать.

Это была Дженис.

Мне трудно сказать, в какой именно момент в наших отношениях наметилось потепление. В детстве мы жить не могли без ссор, но так бывает у большинства людей и, однако, почти все достигают зрелости, не утратив расположения брата или сестры.

Но на всякое правило есть свое исключение. Я не могу вспомнить, когда в последний раз обнимала свою сестру или вела с ней разговор, не перешедший в ребяческую перебранку. Всякий раз при встрече мы снова превращались в восьмилетних, затевая привычную (самую примитивную) форму спора. От выражений типа «Потому что я так сказала!» или «Я первая взяла!» большинство людей отвыкают как от пустышки, но для нас с Дженис это были краеугольные камни философии наших отношений.

Тетка Роуз придерживалась мнения, что со временем все образуется, если поровну распределять любовь и конфеты. Всякий раз, когда мы обращались с ней с просьбой нас рассудить, она обычно не дослушивала до конца - дел у нее других нет, что ли, - и выдавала стандартные рецепты: поделиться либо не ссориться.

«Ну, хватит! - говорила она, протягивая руку к хрустальной вазочке с шоколадными крендельками, стоявшей на тумбочке, чтобы легко было доставать с кресла. - Будьте умницами! Джули, не ссорься с Дженис и одолжи ей все, что она хочет: книгу, куклу, пояс, сумку, шляпу, туфли, чтобы, наконец, в доме наступила тишина. Бога ради!»

Мы уходили восвояси с нерешенными проблемами, и Дженис давилась от смеха над моим поражением и собственным незаслуженным триумфом. Сестра вечно зарилась на мои вещи, потому что ее собственные ломались или становились старыми, и ей было проще присвоить мои, чем обзавестись деньгами и пойти купить новые. Вот мы и уходили от кресла после очередного перераспределения имущества, когда я лишалась своих вещей, получив взамен черствый шоколадный кренделек из вазы. При всех своих разглагольствованиях о честности тетка Роуз была вечным генератором плохих нечаянных последствий; весь адский путь моего детства вымощен ее благими намерениями.

В старших классах я уже не искала у нее помощи, а бежала на кухню и жаловалась Умберто, который, сколько помню, вечно точил ножи под очередную оперу, включенную на полную мощность. Всякий раз, когда у меня исторгался старый как мир вопль: «Так нечестно!», он отвечал: «А кто тебе сказал, что в жизни все честно?» И когда я немного успокаивалась, спрашивал: «Так что ты хочешь, чтобы я сделал?»

Став старше и умнее, я поняла, что правильный ответ на этот вопрос звучит так: «Ничего, я сама справлюсь». Я бегала к Умберто не затем, чтобы он проучил Дженис, хотя это было бы неплохо, а потому, что он не боялся по-своему заверить меня, что я лучше ее и заслуживаю от жизни большего. Подразумевалось, что добиваться этого я должна сама. Жаль только, что он ни разу не сказал мне как.

Всю жизнь я бегала, поджав хвост в поисках шанса, которые Дженис не сможет перехватить или испортить, но где бы я ни закапывала мои сокровища, она всегда разнюхивала заначки и умела изгадить все так, что оставалось только выбросить. Если я берегла новые шелковые балетки для гала-концерта, то, открыв коробку, обнаруживала, что сестрица уже их надевала, оставив завязки запутанными, а однажды, когда я принесла домой коллаж фигуристов, над которым трудилась в школе несколько недель, сестрица тут же приклеила сверху картонного Биг-Берда из «Улицы Сезам».