Автоматная баллада - Андрей Уланов

Обычный человек навряд ли расслышал бы тонкий звук вгрызавшегося в дерево коловорота. Но Швейцарец, едва проснувшись, профильтровал и отсеял «естественные» шумы — задача не столь уж сложная… если знать как, — и потому не только превосходно услышал скрипение, но и точно локализовал его источник: над серединой вагона, в полуметре от двери.

Как раз над местом, где, наполовину зарывшись в сено, лежали двое…

Скрип оборвался. На миг в крохотное отверстие упал столбик лунного света… исчез… появился вновь.

«Господи, что за кретины, — почти с восхищением подумал Швейцарец, — ну за кого эти олухи меня принимают? Ладно ещё они не удосужились — или побоялись — сделать чуть большее отверстие, в которое можно было бы сунуть не только глаз, но и зеркальце на ручке. Маленькое такое круглое зеркальце из арсенала дантистов, с помощью которого нормальные люди проверяют углы потенциально опасного помещения… перед тем, как войти в него. Понимаю — медицинский инвентарь нынче дорог, а соорудить что-либо подобное самим — руки отвалятся. Но дыру-то можно было залепить?! Свет же почти в глаза бьёт, даже не хочешь, а всё одно проснешься!

Может, им попросту не объяснили, с кем предстоит иметь дело? Возможно… даже очень».

Он медленно переместил курок пистолета с предохранительного на боевой взвод и снова застыл, прислушиваясь.

Те, наверху, похоже, собрались у края со стороны двери — больше ниоткуда шагов не раздавалось. Конечно, нельзя полностью исключить, что кто-нибудь, чуть более интеллектуальный, чем его сотоварищи, сейчас вытянулся в противоположном углу крыши, ожидая, что их дичь не выдержит и проявит себя. Шанс есть — однако что за возню они там затеяли?

Металл о дерево — цепляют крюки верёвок за дальнюю стену, это понятно. А звон стекла… вот, опять повторился. Решили принять напоследок по глотку, для тонуса? Или… конечно же! Швейцарец едва не хлопнул себя по лбу. Масло! Ребята просто решили не беспокоить его скрипом отодвигаемой двери. Сама по себе идея хороша, но… этот мощный запах кого угодно поднимет.

* * *

Он всё не мог поверить, что у них что-то получится, тем более так просто, как это расписывала Мама Фу. У Мамы в её нечёсаной башке постоянно колобродили дурацкие идеи, одна из которых уже стоила им тёплого места в Новохабаровском цирке, другая — другая привела к тому, что в Красноярском крае любое их выступление длилось бы совсем недолго и закончилось либо у ближайшей стены, либо у обочины.

Те оба раза Матвей тоже с самого начала был против, да только всё портили Головкины, два братца-балбеса, что одно лишь и умели — смотреть Мамаше в пасть и восхищаться каждым вылетевшим оттуда звуком. Даже если это была всего-то послежрачная отрыжка. Раньше шаткое равновесие кое-как выправляли Пётр с Михаилом, жаль, они с Мамой вдрызг разругались ещё до красноярской затеи, напоследок порешив, что раз уж дальнейшие выступления планируются не с кеглями и факелами, а с обрезами, то и выручку куда интересней будет делить не на семерых, а пополам. Разругались — и подались на Восток, где, если верить слухам, шарившие по мёртвым городам людишки через одного ходили с полными карманами. Стоило, ох и стоило ему податься с ними, Петька звал, а что с Мамашей больше толковой каши не варить, было ясно уже тогда. Но побоялся, всё ж на пятом десятке, пусть и едва размененном, на подъём уж былой лёгкости нет. Испугался повернуть жизнь резко — а ещё, чего уж перед собой греха таить, понадеялся, что с уходом Петра его собственный голос будет звучать повесомей… и не только за столом. И где теперь те надежды? Ёк…

Вот и сейчас — он сразу, как только услышал, сказал, что связываться с Чёрным Охотником — это дурость несусветная! Чего б там за него ни сулили, каким бы верняком дело ни казалось — дыма без огня не бывает, а про этого парня Матвей слышал много, причём и от людёв, к привирательству не склонных.

Но Мама Фу стояла на своём, как раздолбанный трактор, — она-де видела, как этот Охотник на базаре вился вокруг своей девки, только что не прыгал по взмаху мизинчика. Мол, совсем от любви шалый, барахла ей накупил — сотню девок нарядить и ещё парням останется. И если он в поезде будет ублажать свою кралю хотя б вполовину так резво, как платил за неё, то к ночи у него уже точно никакой ствол не подымется.

Мама говорила складно, убедительно, так что её заслушались не только братцы-балбесы, но и обычно в таких вот спорах не державший ничью сторону Кеша-клоун. А идти одному против четверых…

Но всё равно Матвей никак не мог поверить, что дело выгорит. Даже когда Кеша, отклеившись от просверлённой ими дыры, радостно прохрипел: «Спят, голубочки!» Слишком уж просто всё выходило.

Дверь вагона отъехала в сторону бесшумно — тут Мама придумала толково, это Матвей отрицать не мог. Они прыгнули все разом, братцы с Мамой посерёдке, он и Кеша — с боков. И вышло это у них так быстро и ловко, — ну, циркачи всё-таки, не из-под лавки вылезли — что те двое и проснуться-то не успели, как по ним врезали из пяти стволов. Он, правда, пальнул только раз, не удержался — вообще-то по раскладу его дело было страховать правый угол. Но больно уж его грыз страх, и эта единственная пуля, выпущенная туда, где фонтаном летела солома и какие-то тряпки, а два тела дёргались под ударами свинца, будто куклы… эта пуля забрала его страх с собой, взамен оставив уверенность — каким бы страшным человек ни считался, какую бы лихую славу ни имел, против пули ему не сдюжить.

Особенно когда, как сейчас, — ночью, во сне и впятером на одного… потому как девка явно не в счёт.

Ему нужно было пальнуть, непременно — и потратил-то Матвей на этот выстрел меньше секунды, а после сразу развернулся направо.

…и в белой трескотне «шпагина» увидел, как над лаково сверкающей тушей мотоцикла в углу взлетает что-то длинное, чёрное… тускло блеснувшее воронёной сталью.

…и попытался заорать, потому что довернуть ствол не успевал совершенно точно.

А потом увидел свет.

* * *

Первого из напавших, крайнего слева — и единственного по-настоящему опасного, — Швейцарец «снял» ещё в прыжке. Следующей пулей он сшиб автоматчика, шагнул вбок, отметил краем сознания, что силуэт на прицеле чем-то странен и увёл пистолет вниз-вбок, вместо прострела головы «отключая» выстрелом руку с оружием.

Это было словно на тренировке — рельефно высвеченные на фоне открытой вагонной двери мишени, которые были настолько поглощены своей «лёгкой победой», что так и не смогли толком переключиться. Осознать, что их драгоценный козырь вдруг обернулся битой шестёркой. Не успели — потому что Швейцарец не дал им на это времени.

Четверо нападавших безвольными мешками осели на доски. Пятый… точнее, пятая, понял теперь Швейцарец, яростно шипя, хваталась за простреленное предплечье.

Сейчас он уже мог рассмотреть её спокойно — женщина лет сорока плюс-минус, из тех, что принято именовать крупными, не толстуха, а просто здоровая, под метр восемьдесят и с широкой костью тётка, волосы небрежно увязаны в узел на затылке, из одежды — кожаные штаны в обтяжку и лифчик из того же материала. Последняя деталь здорово удивила Швейцарца — с таким изыском современной моды ему сталкиваться ещё не приходилось.

— Тайна! — крикнул он. — Можешь выйти.

Сам он остался стоять напротив двери, прислонившись к стене — чтобы у подстреленной им женщины не возникло вдруг желания попытаться переиграть уже сданные карты в рукопашке. Особо ей там, разумеется, ничего не светит. Даже и с двумя рабочими руками не светило, но знать она про это не могла. По аналогичному — и неоднократному — опыту прошлых «ситуаций» Швейцарцу было превосходно известно: его собственное телосложение ассоциируется у людей со словами «костлявый», «щуплый», «мозгляк», но никак не «силач». Что в сочетании с его манерой решать дело пулей у такой здоровущей бабы могло породить иллюзии на тему, провоцировать переход которых в стадию попыток Швейцарец не хотел. Во-первых, потому что и в самом деле не любил действовать голыми руками без крайней на то нужды. Во-вторых, тётку он хотел кое о чём спросить, а если она попытается… допрашивать будет некого.

— Уже… всё?

— Почти, — отозвался он. — Сделай, пожалуйста, следующее: видишь, у двери много всякого стреляющего добра валяется… отодвинь его, пожалуйста, в сторону. Левую.

— Сейчас…

— Только не ногами, — быстро добавил он. — И следи, чтобы ствол не был направлен в твою сторону.

Кажется, обиженный взгляд, которым его наградила Тайна, должен был означать что-то вроде «ну, я же не совсем дура».

— Слышь, Чёрный, — неожиданно заговорила женшина. — Отпустил бы ты меня, а? У меня ведь малой… на сиське ещё… пропадёт. Грех на душу.

— Что ж ты, — холодно произнёс Швейцарец, — о нём только сейчас вспомнила? Грех? А когда прыгала сюда с подельниками, — он мотнул головой в сторону изрешечённых «кукол», — про душу грешную не думала?