Автоматная баллада - Андрей Уланов

— И ничего-то ты не понимаешь…

Тайна, придерживая полы, продефилировала перед Швейцарцем вначале справа-налево, затем обратно.

— Пожалуй, он мне походит.

— Он у тебя по полу волочится.

— Укорочу. Вот возьму твой страшный ножик и чик-чик… Вик, ты чего?

— Не смешно.

— Вик!

Плащ улетел в сторону, отброшенный так, словно в каждом из его многочисленных карманов и кармашков обнаружилось по скорпиону.

— Ну прости-прости-прости… я ведь шутила, Вик, ну неужели было непонятно?

— Понятно.

— Тогда почему… — девушка на миг запнулась, — у тебя вдруг такое лицо сделалось?

— Какое — «такое»? Уродливое?

— Нет, хуже… страшное. Ты на меня посмотрел… Вик, пожалуйста… если я что-нибудь опять сделаю не так, лучше ударь меня.

— Перестань. Всё в порядке.

— Нет, не в порядке! — запальчиво возразила она. — Если ты на меня так смотришь… не может быть в порядке! Я…

— Ти-хо.

Швейцарец совсем негромко произнёс это короткое слово — и Тайна даже не сразу поняла, что её тело выполнило команду прежде, чем она её поняла. Сначала был холодный, словно каскад ледяной воды, удар, заставивший все мышцы застыть, закаменеть, и лишь потом она осознала услышанное… и что стоит на коленях, полусогнувшись в нелепой позе, с открытым ртом. И не дыша.

Её собственное тело предало её, шевельнуть мизинцем сейчас казалось тяжелее, чем минуту назад сдвинуть пудовый камень. Верными остались только глаза, ими-то она и попыталась крикнуть: «Что случилось?!»

— Мне трудно это объяснить, — начал Швейцарец, и звук его обычной речи сработал приказом «Отомри!» — напрягшиеся мышцы разом обмякли, девушка покачнулась… поняла, что её удерживают…

…на весу и прижав к груди, будто домашнюю кошку.

— Просто я долго был один, — спокойно продолжил Швейцарец. — И за этот период сформировал ряд привычек. Часть — сознательно, а часть пришла вроде как и сама по себе, хотя само по себе ничего в мире не происходит. А привычки — это только с виду мелочь, а на самом деле у-у какая жуткая штука. Знаешь ведь поговорку?

Девушка качнула головой.

— Нет? — удивился он. — Старая, довоенная поговорка: «Посеешь поступок — пожнёшь привычку. Посеешь привычку — пожнёшь характер. Посеешь характер…»

— Вспомнила, — сказала Тайна. — Теперь вспомнила. Посеешь характер — пожнёшь судьбу!

— Верно. А я… я очень долго и старательно внушал всем и каждому, что трогать принадлежащие мне вещи не просто рискованно, а чертовски опасно. Смертельно опасно. Всё, что принадлежит мне, входит в зону моей личной безопасности, посягательство на которую я приравниваю к посягательству на свою жизнь — и реагирую соответственно. Причём, — досадливо нахмурился он, — похоже, на уровне безусловного рефлекса реагирую.

— Бедный ты мой…

— Ты меня ещё несчастненьким поименуй, — усмехнулся Швейцарец. — Тайна… поверь, всё нормально. Будет нормально. Просто мне требуется некоторое время, чтобы освоить мысль и убедить подсознание выдать тебе допуск… в эту самую зону моей личной безопасности. А пока…

— Я к твоим вещам не притронусь! — пообещала девушка.

— Глупости. Просто не обращай внимания на мои гримасы. Я справлюсь.

— А вдруг не справишься?

— «Вдруг» даже полипы не отпочковываются, — строго заявил Швейцарец. — И уж поверь: я никогда и никого не убивал «вдруг»!

«Я бы хотела тебе поверить, — с отчаянием подумала она. — Очень бы хотела, больше всего на свете! Но — ты не видел, не мог видеть своего лица пять минут назад. А я — видела!»

Сейчас, вспоминая этот момент, она даже не могла толком понять, что же именно так испугало её. Ведь Швейцарец не корчил жуткой гримасы, не скалился… просто в его лице что-то неуловимо сдвинулось…

…и человек, в которого Тайна поверила, — исчез! А на неё взглянул кто-то… или что-то, что к роду людскому никакого касательства не имело.

Это всё бабка, недаром о ней разговор зашёл — обычная женщина, небось ничего такого и не почувствовала бы. Подумаешь, глянул парень косо… ерундовина какая!

Но всё-таки она вновь и вновь со злым упорством воскрешала в памяти этот миг…

…потому что хотела понять.

Дура-дура-дура, ну зачем ты себя мучаешь? Лучше попроси у него таблетку, от которой, наоборот, можно будет забыть всё, и тогда станет легко и весело…

Она вспомнила кривую довольную ухмылочку Бура — и дикий крик, отразившийся от холодных каменных стен.

Нет, не то.

Свист кнута, огненная вспышка боли…

Не то, всё не то.

Она даже не замечала, что солёный привкус во рту пришёл не из прошлого — просто-напросто до крови закусила губу.

Лесная дорога, короткий стук автоматной очереди, начавший вставать дядя Максим валится с телеги, лошадь храмовника недовольно ржёт, а её хозяин…

…но только девушка, которую ещё не звали Тайной, не видит его лица. Потому что её внимание без остатка поглощено едва заметным дымком, лениво сочащимся из косого среза ствола. А за этим дымком — чернота, которая смотрит ей в лицо: спокойная и уверенная в собственной неотвратимости смерть! «Ты моя, — беззвучно шепчет чернота, — и ты уже мертва, хоть и не знаешь этого. Мертва — потому что я уже взяла тебя на прицел!»

Сашка

Она молчала, и я прекрасно понимал её чувства. Или, наоборот, не понимал вовсе — трудно сказать что-либо определённое о чужих мыслях. Даже в том случае, когда речь идёт о мыслях конструктивно схожего с тобой существа из металла и пластика. В конце концов, куда более похожие друг на друга люди отнюдь не зря придумали поговорку: «Чужая душа — потёмки»… а у меня и Эммы различия существенней, чем какие-то там цепочки ДНК. Взять хотя бы схему газоотвода…

— Он ведь не останется там надолго, правда?

— Сложно сказать…

Врать я не умею. Органически не умею, можно было бы сформулировать так, если б это не звучало как издёвка. Всё, что я могу, это иногда завидовать людям — потому что им это умение доступно.

— Если повезёт…

— А если не повезёт?

— Он останется там навсегда! — сухо лязгнул я. Труп самоубийцы в скелете — это деталь пейзажа, не требующая абсолютно никаких дополнительных разъяснений. Одна лишь причина может заставить человека, — человека достаточно сильного и умного, чтобы добраться сюда, — разнести пулей собственную макушку. И другие люди, которые тоже не дураки, эту причину отлично знают и совершенно не горят желанием её заполучить вместе со старым автоматом.

Даже когда тело исчезнет — если оно исчезнет, кое-каких покойников обходят любые стервятники, включая не боящихся почти никакой заразы тараканов, — вид одиноко лежащего на асфальте «АКМС» всё равно будет слишком подозрителен. А в скелете выживают лишь очень осторожные люди — эту нехитрую истину нам только что в очередной раз подтвердили.

Конечно, всегда остаётся вероятность дождаться кого-нибудь самоуверенного… или хотя бы просто алчного… кто решит, что, как говорят люди, игра стоит свеч, и пара часов кипящей воды смывает любое прошлое.

Бывает и такое…

…только верить в чудеса — не для нас!

— Навсегда, — эхом отозвалась Эмма. — Алекс… наверное, это ведь очень страшно — умирать вот так?

— Я не знаю.

За свою жизнь я никогда ещё не оставался в одиночестве. Бывали, разумеется, периоды, когда я не имел конкретного хозяина, но без внимания со стороны людей не был ни разу. Всегда рядом находился кто-то, могущий почистить… проверить смазку…

— А ведь на месте Макса мог оказаться любой из нас.

— Да.

Я не стал напоминать Эмме, что угроза ещё не осталась позади и что наши хозяева могут нести в себе те же погибельные семена. Взамен я представил…

…как лежу на коленях мертвеца, и склонившееся надо мной лицо постепенно превращается в скалящийся череп. А вокруг — только серый асфальт и серый бетон, огненный шар солнца прыгает по небу, словно мячик, из одного угла в другой, день и ночь в пулемётном темпе сменяют друг друга, и бешено мчащиеся облака изредка зависают над мёртвым городом, чтобы хлестнуть по нему плетьми дождевых струй. Лежать и чувствовать, как неторопливо, микрон за микроном, твоё тело начинает становиться чужим.

Это начнётся почти сразу. Первый же рассвет осядет на металл капельками росы. Спустя несколько часов их выжгут солнечные лучи, но процесс уже будет запущен. Крохотные рыжие пятнышки начнут расти вглубь и вширь, сливаясь в причудливые узоры… а я смогу лишь бессильно наблюдать за тем, как невесомой пылью отлетает часть меня… пока однажды тяжёлые градины не размолотят изъеденный остов до состояния горсти обломков.

Сколько уйдёт на это времени? Годы? Десятилетия? Века?

Интересно, как ржавение может сказаться на памяти? Забуду ли я постепенно всё, что видел и знал: тепло человеческих рук, ласковые касания масла и то, главное, вытесняющее всё остальное, когда вспыхивающий внутри огонь на доли секунды делает тебя равным людским богам. Пусть наполовину — нам не дано создавать жизнь, зато как мы умеем её отнимать!