Последняя женская глупость - Елена Арсеньева

– Да.

И опять на несколько музыкальных тактов – молчание, будто глубокий, глубокий обморок, в который упали они оба.

– Я тебя хочу.

Кто это сказал? Он или она?

– Да…

Кто выдохнул ответ – она или он?

– Ты слышишь, что я говорю?

– Да. Я тоже. Сейчас. Прямо сейчас.

– Да.

Никита схватил ее за руку и увлек между качающимися фигурами через всю сцену в какой-то боковой коридорчик. Поворот, еще один, короткий коридорчик, в конце – дверь, которая поддалась рывку Никиты. Темный закуток – какая-то подсобка? Захлопнулась дверь, мрак сомкнулся. Губы сомкнулись. Никита резко прислонил Римму к холодной стене – стынь вошла через ее спину, но она ничего не чувствовала, кроме резких жгучих прикосновений его губ и лихорадочных движений рук. Задыхаясь в поцелуе, Никита торопливо поднимал ей юбку, стаскивал колготки. Она трясущимися руками пыталась расстегнуть его джинсы. Вот прижались друг к другу обнажившимися бедрами – и едва не закричали от нетерпения, не в силах больше ждать. Он приподнял ее, подхватил под широко разведенные колени, она ногами оплела его спину… Ну наконец-то они нашли друг друга, наконец-то они встретились!

Александр Бергер

30 ноября 2001 года. Нижний Новгород

– Вы только не пугайтесь, у меня дома страшный разгром, – предупредил Бронников еще на лестнице. – Жена незадолго до моего ареста уезжала в Геленджик, собрала все свои вещи, а после себя оставила полный тарарам. Я ей сказал, пусть забирает практически все, что хочет, кроме моей коллекции, ну и она постаралась, конечно, как могла.

Про развод Бронникова с женой Бергер уже слышал. Две соседки, бывшие понятыми во время обыска в этой квартире, оказались весьма словоохотливыми и посвятили оперативников во все подробности семейной жизни Григория и Марины Бронниковых – очень приличных людей, которые жили да жили тихо-мирно, никогда ни ссор, ни скандалов, а тут вдруг бах – и разбежались в разные стороны почти с неприличной поспешностью.

Слово «разгром», да еще «страшный», звучало, конечно, весомо, однако даже это определение не вполне давало представление о том, что творилось в квартире. Даже Бергеру стало не по себе, а уж Бронников, надо думать, и вовсе покачнулся, что морально, что физически.

– Да что тут делалось? – пробормотал он ошарашенно. – Хотели ограбить, да никак не могли решить, что в первую очередь выносить?!

– Э-э, Григорий Александрович, – счел необходимым пояснить Бергер, который любил справедливость, – извините. Вы, видимо, забыли, что у вас в квартире, кроме всего прочего, проводился обыск…

Бронников стал столбом. Потом медленно обернулся к Бергеру:

– А знаете, я и вправду забыл. У меня в голове периодически как бы шторка какая-то задергивается. Наверное, срабатывает пресловутый инстинкт самосохранения. И тогда я обо всем забываю. И что протокол обыска вы мне показывали – мол, ничего компрометирующего не найдено, и что я у вас практически пять суток за решеткой провел, и про подписку о невыезде, и про то, что я все еще нахожусь под следствием, а главное, из-за чего все это, – забываю. И первая мысль у меня была, когда сюда вошел, – что надо Римме позвонить. Сказать, что я вернулся, что все более или менее уладилось, скорее всего, на роль убийцы в этом триллере будут искать другого кандидата. А позвонить-то некому… И как мне дальше жить – неизвестно. Как, зачем?..

Прошел среди разбросанных по полу вещей, машинально расшвыривая ногами пепельницу, бумаги, подушку диванную, прикатившийся сюда, очевидно, из кухни большой оранжевый апельсин, несколько шуршащих полиэтиленовых пакетов, еще какие-то мелочи.

Бергер огляделся, приблизился к окну. Оно выходило на Большую Покровку, и внизу заливался надтреснутый, но все еще глубокий голос бывшего солиста оперного театра, ныне пьянчужки и шута горохового, с пятого на десятое перевирающего слова старинных арий и едва наскребающего рубликов в свою старую шапку:

– В сиянье ночи лунной ее я увидал,Та-рам-та-ра-ра-рам-там чудный взор ее блистал.В тиши благоуханья… и слезы без конца…О где же ты… тра-ля-ля-ля,Где вы, грезы… о где ты, любовь?..

И так снова и снова, словно шарманку крутил.

В эту минуту Бронников резко обернулся:

– Не скажу – не смогу сказать, да и не нужно это, – чего я бы только не отдал, чтобы этого поганого мальчишку посадить за решетку. Ему и расстрельной статьи мало за то, что он сделал с Риммой.

– Ну не начинайте сначала! – чуть ли не взмолился Бергер. – Сами ведь только что сказали: в ее смерти предположительно виновен тот, кто прислал вам фотографии. И вот опять за рыбу гроши…

– В ее смерти виновен Никита Дымов, понимаете? Все снова и снова вертится вокруг него. Тот, кто фотки делал, ведь их не Никите послал. Он послал их мне, он провоцировал меня! Он знал, на что я способен. И отчасти был прав… Еще полгода назад, возможно, я и мог бы убить Римму за такое… В апреле, мае – мог бы. А сейчас – нет. Она мне нужна была живая. Она мне была жизненно необходима, вам этого не понять! И вот разбито все. А разбил – он!

– Секунду, – перебил Бергер, следуя в кильватере как самого хозяина, так и его логики. – Вы говорите, тот, кто послал Римме фотографии, хотел спровоцировать вас на ее убийство, – так?

– Да! – резко глянул на него через плечо Бронников. – Да!

– А вы переправили их Никите Дымову. И теперь обвиняете в убийстве Риммы его. Получается, если он виноват, вы же и толкнули его на это! Вы его спровоцировали! Значит, фактически вы тоже в этом виновны!

Бронников замер. Похоже, такая простая мысль не приходила ему в голову.

– А почему вы думаете, что Никита застрелил ее из-за фотографий? – спросил он через несколько мгновений устало, как бы безразлично. – Мало ли какие могли быть причины? В конце концов, ваше дело их искать, но вы прикиньте: после меня Дымов – кандидат самый подходящий. Не так ли?

Бергер промолчал. Ответ мог быть только один – утвердительный. Хорошо еще, что Бронников не знает о появлении Дымова в Соложенке, когда Римма там лежала уже мертвая. То есть это Дымов так говорит, будто она мертвая была. А на самом деле…

– Мама дорогая… – вдруг пробормотал Бронников. – Как выражается одна моя знакомая бабулька, здесь будто Мамаев курган прошел! Сущий разбой!

Он стоял на пороге кабинета, являвшего картину просто-таки библейского погрома.

«Кстати о разбое, – подумал Бергер. – Если кто-то хотел что-нибудь у Бронникова украсть, лучших времени и возможности просто не нашлось бы. Тут черт ногу сломит, сам хозяин не разберет, где что раньше лежало! И мой приезд, таким образом, – совершенно бесполезен. Хотя… еще не факт!» – И он снова задумался над тем, что только что мелькнуло в голове и уже оформлялось в некую версию – довольно тривиальную, правда, но вполне имеющую право на существование.

– Ох, а это зачем? – почти простонал Бронников, вынимая из-под ящика от письменного стола, теперь перевернутого, длинную, изящную картонную коробку темно-синего цвета, с одной стороны затянутую целлофаном, так что видны были аккуратные гнездышки, в которых торчали самые разнообразные авторучки. Коробка была смята, целлофан порван. – Ну зачем же так варварски с хорошими вещами?! – У него даже дыхание перехватило, он осторожно открыл коробку и начал одну за другой вынимать ручки, шепотом пересчитывая и приговаривая что-то, неслышное Бергеру.

Бергер вспомнил, что об этом множестве авторучек было упомянуто в протоколе обыска. И Бронников произносил слово «коллекция» как бы даже с придыханием. Очевидно, это она и есть.

– Мои авторучки, – сказал Бронников, повернувшись к нему. – Я их столько лет собирал, из всех стран привозил, где только ни бывал. Сначала покупал только те, что подороже и поэффектней, к примеру, вот этот «Вотерман Серенитэ» привез из Франции (815 баксов стоит, прикиньте! Перышко из 18-каратного золота с родиевой отделкой), а эти «Паркеры» коллекций «Эллипс», «Соннет Ориджинал» и «Риальто» – из Великобритании. Вот «Шиффер» – из Германии, а это еще два «Вотермана» – «Льезон» и «Карэн»… Потом увлекся историей авторучек – вечных перьев, как их тогда называли, начал искать антикварные экспонаты. Между прочим, об истории только «Паркера» можно целую книгу написать. Мы говорим – «Паркер» да «Паркер», а у них торговых марок – не сосчитать. И каждая выпускает настоящие сокровища. Вот в этом «Соннет Премьер» перышко тоже из чистого золота – тоже 18 карат. Головокружение, а не ручка! У меня еще к ней под пару роллер был, но я его подарил – роллеры меня не вдохновляют, какие-то они бездушные. Шариковые ручки вообще не переношу. То ли дело – перья! А вот это – знаете, что это такое? Думаете, простой вульгарный «Паркер Дуфолд», коллекция 1996 года? Ха-ха! Зря вы так думаете! Сейчас вы просто ахнете!

– А вот такой вопрос, Григорий Александрович, – перебил его Бергер, который авторучки считал пережитком цивилизации, писал «шариком», а вообще-то предпочитал всему этому компьютер. – Ваша бывшая жена знала о существовании Риммы Тихоновой?