Ideal жертвы - Анна и Сергей Литвиновы

– Прививка альтруизма, дорогая Лилечка, суть совершенно уникальная вещь. Один сеанс, и пациент уже обуреваем жаждой облагодетельствовать тебя своими деньгами, домом или фирмой. Всем, что имеет... Он готов все отдать! Но не всем подряд, не всему человечеству, а одному, конкретному, даже не знакомому ему человеку! Как прекрасно: лечение у доктора Старцева – и женщина (особенно почему-то с женщинами у него хорошо получается) просто жаждет избавиться от своего имущества!.. И отдает! Все до копейки!.. И счастлива при этом! Еще и благодарит за то, что у нее нажитое отобрали.

«Вот и объяснение – почему толстушка Елена Ивановна передала свои акции совершенно незнакомому человеку, – мелькнуло у меня. – Я раскрыла преступление. Димусик был бы доволен».

Директор же продолжал свою горячечную речь:

– А чего стоит еще одно ноу-хау доктора Старцева? Когда он внедряет в мозг объекта сигнал на самоуничтожение? А? Какая силища! Какая нечеловеческая мощь разума!.. Самоликвидация клиента происходит в строго определенное время, только после того, как он подписал все нужные бумаги. В этот момент запускается программа. Мозг просто дает сердцу команду: остановись. И оно останавливается. Не убийство, не преступление – обычный инфаркт. А?! Какое открытие! Какие возможности! Спецслужбам или бандитам до зарезу нужен такой человек, как товарищ Старцев! Но он – он-то готов работать только на самого себя. Ну, и немножко на нас – тех, кто создал ему все условия для экспериментов, кто поддерживал его в трудные дни, обеспечил его всем необходимым и сделал так, чтобы он никогда и ни в чем не нуждался!

Старцев благодарно, но с достоинством склонил голову. Костя, как и раньше, скучающе смотрел в сторону. Мне было и горько, и противно, и досадно, что он – такой вроде бы внимательный, нежный, интеллигентный – тоже, оказывается, принадлежал к шайке убийц. Иначе его б сюда не позвали... Однако меня тут же поразило другое открытие, еще куда более неприятное, чем настоящая личина Константина. «Зачем директор санатория без обиняков рассказывает о своих преступлениях? Зачем откровенничает перед нами? Ведь если мы с Машкой будем знать все их тайны – им не останется ничего другого, как убить нас!»

Я воскликнула:

– Стойте! Зачем вы это рассказываете?! Я не хочу ничего знать и ничего слушать!!

– А-а-а, – усмехнулся карлик, – тебе ведома истина, что во многой мудрости – многие печали? Боишься, что мы тебя с подружкой грохнем, чтоб вы никому ничего не успели передать? Не волнуйтесь, милые! Не волнуйтесь, хорошие! У нас есть другие методы для того, чтобы вы держали язык за зубами. Да и помолчать вам останется совсем недолго. Недели две, максимум месяц. Мы тут еще деньжат немного нарубим – и поминай, как звали. Тогда – болтайте, сколько хотите. Все равно вам никто не поверит, а нас – никто не достанет.

В этот момент мне показалось, что директор или кокаина нанюхался, или, может, ему вкатили ампулу морфина – доктор Старцев, наверное, постарался. Очень уж карлик был веселый, болтливый, энергия так и била из него через край. Или такую эйфорию успехи в смертоносном бизнесе вызвали? Или он – как и все мужики, присутствующие тут! – садист по натуре и его возбуждает зрелище двух девушек, полностью находящихся в их власти?

Веселость хозяина передалась и его подручным. Улыбки заиграли на устах Старцева и Кости. Даже палач Воробьев позволил себе усмехнуться уголками губ.

Тут зазвонил чей-то мобильный. Директор залез в карман пиджака, вытащил трубку, глянул на определитель и коротко ответил:

– Слушаю!

В телефоне разразились короткой тирадой. О чем шла речь, я не разобрала. Седой карлик буркнул в ответ:

– Вот и хорошо, – спрятал трубку и царственно махнул в сторону Маши: – Развяжите ее!

Палач сдернул пластырь с ее рта, потом развязал веревку, стягивающую руки. Когда не стало пут, вытягивающих ее в струнку, моя подружка кулем повалилась на пол и разрыдалась в голос, закрыв лицо руками.

– Ну, хватит тут! – раздраженно прикрикнул на нее директор.

Машка немедленно послушалась, и ее рыдания стали беззвучными, только плечи сотрясались.

– Вы можете быть свободными, – обратился он к нам обеим, потом бросил палачу: – Выдай этой, – брезгливый жест в сторону Машки, – ее вещички и мобильник. А ты, – его властный взгляд уперся в меня, – живи молча, поняла? Я надеюсь, ты хорошо запомнила сегодняшний урок: на свете есть вещи пострашнее смерти, – произнес он со значением. Потом махнул палачу: – Давай, проводи их!

На окаменелом лице Воробьева мелькнуло разочарование. Он походил на ребенка, которому к обеду пообещали пирожное – да не дали.

– Вставай, – легонько пнул он ногой Марию.

Та не заставила себя упрашивать, перестала рыдать, подскочила. Палач вручил ей мобильник и портмоне.

Я бросилась к выходу. Я слышала, как за мной по ступенькам поспешает Машка и топает Воробьев. Мной овладела эйфория: то ли я заразилась ею от довольного всем на свете главаря, или, скорее, радость охватила меня оттого, что еще час назад я ожидала боли и неминуемой смерти – а теперь меня отпустили на все четыре стороны, живую и невредимую. Только одна мысль смутно тревожила меня... Слова, сказанные карликом-главарем... Что-то, изреченное им со значением, с двойным дном...

Палач вывел нас из здания в темень.

– Валите, козы, – равнодушно молвил он.

«Как там сказал седой карлик? – все продолжала думать я. – Бывают вещи пострашнее смерти?»

В тот момент, когда он изрек эту истину, я решила, что он имеет в виду ситуацию, которую едва мне не продемонстрировал: гибель подруги на моих глазах – и по моей вине. Но теперь... Теперь... До меня стало доходить, и внутри заледенело... Тот короткий разговор директора по мобильному телефону... Ему явно рапортовали о каком-то успехе... Нет, не может быть!.. От страшной догадки у меня подкосились ноги. Меня затрясло – и совсем не оттого, что я стояла на ветру в одном халатике на голое тело.

– Дай мне свой мобильник, – сорвавшимся голосом прошептала я Маше.

Но телефон зазвонил в ее руке сам. Моя подруга посмотрела на дисплей и молвила с удивлением:

– Твоя мама.

Я выхватила у нее трубку. Крикнула:

– Да, мама! Это я!

– Лилечка, не могу тебе дозвониться, – дрожащим голосом начала та, – поэтому звоню Маше, ты только не волнуйся...

Я заранее знала, что она скажет, поэтому выкрикнула:

– Что с Максимкой?!

Ее сбивчивые объяснения я почти не слышала. Ноги у меня подкосились, в глазах потемнело. А мама все лепетала в трубку:

– Я только на секундочку отвернулась... Ты понимаешь, в нашем же дворе... И никто ничего не видел... Я уже всех соседей обежала... Раз – и его уже нет...

– Мама, не сходи с ума, – насколько могла твердо сказала я. – Ты ни в чем не виновата. Я знаю, кто его похитил. Я сама решу этот вопрос.

Я отдала мобильник Маше и бросилась назад, в административный корпус. Меня охватила дикая злоба. Она прямо-таки разрывала меня изнутри. Сейчас я была готова на все.

Мои мучители как раз поднялись по лестнице из пыточного подвала и по диагонали пересекали холл: впереди – седой карлик, сзади на полшага – Старцев и Константин. Замыкал процессию палач. Я бросилась прямиком к директору. Я готова была растерзать его. Выцарапать глаза. Сломать шею. Злоба моя была так велика, что я не сомневалась, что смогу убить его голыми руками.

К несчастью, мое появление заметил палач. Он и перехватил меня в полушаге от седовласого – директор только и успел, что испуганно отшатнуться.

– Мерзавец!!! – заорала я. – Отдай мне сына!

Гнев придавал мне силы. Я почти вырвалась из стальных объятий палача. Карлик смотрел на меня, и в его глазах, таких самодовольных, все-таки промелькнула тень испуга. Но Воробьев перехватил меня за шею сгибом локтя и чуть отогнул назад. В позвоночнике что-то хрустнуло, дикая боль пронзила затылок и спину, я начала задыхаться.

Откуда-то издалека я услышала слова седовласого:

– Ведь я же тебя предупреждал: есть вещи пострашнее смерти. Будешь правильно себя вести – с твоим сыном ничего не случится. Начнешь нам мешать – пеняй на себя.

И процессия – вместе с предателем Костей – отправилась своей дорогой.

Палач выволок меня из корпуса, вытряхнул на ступеньки и закрыл дверь на засов.

Машка меня ждала. Ее преданные глаза были преисполнены сочувствием.

...Когда-то, еще в школе, я впервые услышала сравнение: как тигрица, защищающая своего детеныша. И только сейчас я поняла эти слова. Прочувствовала их во всей остроте. Я действительно кидалась на седого карлика, словно самка-хищница, спасающая своего малыша. Ни ради кого не бросилась бы я на амбразуру с такой яростью: ни ради любимого, ни ради собственной матери, ни ради себя самой. Но вот ради Максимушки!.. Для него я готова была на все.

И, как зверь, могла бы растерзать мерзавца-директора – если бы на моем пути не встал палач Воробьев.