Ideal жертвы - Анна и Сергей Литвиновы

Потому я твердо сказала Машке, что премиальных пятисот долларов я ей не отдам – покуда не получу новых доказательств ее версии. А сама принялась думать.

Я, к сожалению, далеко не Шерлок Холмс. И не эта старушка – аристократка из романов Агаты Кристи. Как ее там... Мисс Марпл, что ли... Логически мыслить я не умею. И по математике у меня всегда (не считая начальной школы) были «трояки». А по физике я отхватила «четыре» только благодаря Артуру Иннокентьевичу.

Вот, только вспомнила о нем – и где-то в низу живота сразу сладко заныло. Ах, наш физик, Артур Иннокентьевич, симпатичный был мужик!.. Так, кстати, со мной всегда, начиная с седьмого класса: пытаешься подумать над серьезной задачей – а мысли вдруг улетают. И сами собой приземляются в районе лирики-романтики. Принимаешься мечтать о принце на белом коне или вздыхать по тому, кто тебе в данный момент люб... Хотя что в этом странного? Я считаю, в любви, в отношениях между мужчинами и женщинами, столько загадочного, непознанного – любой учебник высшей физики отдыхает, с его восьмиэтажными формулами! Поэтому неудивительно, что мысли сами собой сбиваются на чувства. И тебе становится совсем не до логики...

Вот и сейчас: собиралась в очередной раз обдумать все происходящее в санатории, но мысли мне не повиновались. Вдруг охватили меня воспоминания об учителе физики. Я вспомнила его бородку лопатой, коренастую фигуру, хваткие пальцы... И как он смешил нас на уроках... Артур Иннокентьевич не был героем моего романа, однако все-таки вывел мне в итоге «хорошо». И, конечно, не потому, что я Бойля – блин – Мариотта от Гея – как его там – Люссака отличала. Сыграли роль мои личные качества. Точнее, большая девичья упругая грудь, которую я один раз позволила ему и посмотреть, и потрогать. Он, конечно, хотел большего, гораздо большего – только я сочла, что четверка, пусть даже по физике, совсем не стоит моей невинности.

Целомудрие я, дура, потеряла в другой раз – и почти совершенно бесплатно. Не считать же платой подаренный Мишкой, нашим самым крутым школьным хулиганом, чахлый букетик! Тогда тот букет меня так поразил, настолько он не вязался с образом гопника Михи, что я от изумления позволила ему гораздо больше, чем собиралась. Ну, и наш фирменный городской джин-тоник, которым мой кавалер меня потчевал, тоже, конечно, сыграл свою роль...

А тогда, в девятом классе... С сорокалетним физиком, в лаборантской – нет, нет и нет! Я не готова была отдать ему самое дорогое. Потому охладила пыл Иннокентича (как меня наши девчонки-десятиклассницы научили), с помощью нежных и быстрых пальчиков. И он сразу стал как шелковый!..

Тогда я впервые в жизни поняла, какую мы, девушки, силу имеем над мужиками! Только вот, к сожалению, редко когда нам удается ею в полную мощь воспользоваться.

На самом деле получается, что свои женские чары применяешь, только если не любишь. А стоит втрескаться в какого-нибудь подонка (типа моего Юрика), и о всякой возможности крутить им, вертеть немедленно забываешь. Наоборот: они сами, проклятые предметы твоей любви, такую власть над тобой забирают, что только смотришь на них воловьими глазами и пляшешь под их дудку, все угодить им, стервецам, стараешься... И выслушать, и накормить, и ублажить. А они, гады, заботу о себе воспринимают как должное, да еще и на сторону поглядывают.

...Чтобы закончить с физикой, отдам моему Артур Иннокентьичу должное: тогда он повел себя со мной, как настоящий интеллигент. После всего, что между нами случилось, к доске вызывал меня в редчайших случаях, а в контрольных сам за меня задачки решал. Правда, когда он захотел свое удовольствие со мной повторить, я пригрозила, что маме и директрисе нажалуюсь – у него все сразу увяло. Но физик оказался не злопамятным, а, скорее, добропамятным. Гнобить меня не стал, продолжал выводить четверки. Вздыхал, глядел на меня раскаленным взором и, наверно, воображал мое юное тело, когда спал со своей старухой женой.

Я, кстати, по широте душевной, метод воздействия на физика Машке потом подсказала, однако ей – вот ведь умела влипать девчонка! – пришлось расплачиваться с Иннокентьевичем по полной программе, да еще и ублажать его в лаборантской едва ли не еженедельно до самого выпускного. Она долго потом по этому поводу ныла и меня во всем обвиняла...

Так вот, вернемся к невезучей Машке. Весь день, гоняя по спортивному залу очередных тостушек-пампушек-плюшек, я обдумывала Машкин рассказ. Спору нет, он казался складным. Но несколько вещей у меня в голове все равно не укладывалось. Я уже упоминала, что логика – далеко не самая сильная моя сторона, однако даже у меня возникли к моей подруге вопросы. Вопросы, на которые она так и не дала ответов. Поэтому они все не шли у меня из головы.

И после ужина я вытащила Машку погулять. Забрели мы с ней в самый дальний угол санаторского парка – туда, где он превращался в лес. Я показала ей заброшенную беседку, в которой некогда ждала несчастного Степана. Там подругу и спросила:

– Ты мне рассказала, что твой Старцев здешних женщин для того, чтобы они не ели мучное и сладкое, кодирует с помощью гипноза. Предположим. Но почему они тогда в пользу руководителей санатория завещания оставляют?

– А они что, оставляют? – поразилась Мария.

– Разве я тебе не рассказывала? Да, оставляют. Не знаю насчет всех подряд, но вот Тулякова – та, что у меня на тренировке умерла – такое завещание точно написала. И знаешь, сколько она подарила двоюродному брату здешнего директора? Акций на пять «зеленых лимонов»!

– Да ты что! – глаза у моей подруги округлились. Для нее, как, впрочем, и для меня, пять миллионов долларов – все равно, что пять миллиардов. Непредставимая сумма, которой ни у меня, ни у нее точно никогда не будет.

– Кто и почему их заставлял такие подарки делать? Тот же Старцев? И тоже под гипнозом?

– А, может быть, он... – мечтательно сказала Мария. – Вот бы он и для меня такой подарок организовал...

– И не надейся! – отрезала я. – Ты лучше узнай: как твой гипнотизер и руководители санатория такие дарственные устраивали?

– Ну, я попробую, конечно, – неуверенно пробормотала подруга.

– И еще, – наседала я. – Зачем они Степана убили? Допустим, ты права. В санатории, как Старцев рассказывает, просто от ожирения кодируют, а погибшие женщины свой обет нарушали, потому и умерли. Но это, извините, не преступление. Такое сплошь и рядом случается. Высоцкий, например. Он тоже, говорят, от пьянки закодировался, но не удержался, выпил стопку. И сразу инфаркт. И никого в его смерти не обвиняли. Никакого криминала. А что особенного Степа смог узнать, что его потребовалось в бассейне топить, самоубийство инсценировать?

– Ты уверена, что его и вправду убили?

– И к гадалке не ходи! – отрезала я. – Может, я в тот день его не самой последней видела. Но я была последней – а, похоже, единственной, – с кем он откровенно говорил. И он мне стопудово намекал, что раскрыл, дескать, тайну санаторских смертей и здешние руководители за это могут поплатиться. Той же ночью его и убили... Поэтому не в кодировании от ожирения здесь дело – или не только в нем одном. Я чувствую это! А ты – выясни.

– Слушай, Лиль, – заныла Машка. – Может, ну его? Зачем нам с этим связываться? Я одним местом чую: опасно это. Ох, как опасно!

После этих слов я схватила подружку за плечи и хорошенько встряхнула. Заглянула ей в самые зрачки и прошипела:

– Ты что, не понимаешь? Я уже в это дело встряла! И мне – обратного хода нет!

В глазах у Марии мелькнула паника.

– Зачем ты меня тогда в него впутываешь?!

Я еще раз тряхнула ее хорошенько. Машка – трусиха. И человек слабовольный; во всяком случае, уверенности в своих силах у нее явно меньше, чем у меня. Поэтому угрозы и шантаж мне всегда, еще с пятого класса школы, когда мы подружились, помогали над нею брать верх.

– Ты у меня тысячу долларов на компьютер взяла? – вперилась я ей в глаза. – Взяла! Не хочешь на меня работать – деньги гони назад!

Ужас, отразившийся на ее лице после моей угрозы, стал еще сильнее.

– Но я уже компьютер в Интернет-магазине заказала...

– Тогда давай, работай! Узнавай, что мне надо. И не выеживайся! Девочку из себя не строй!

На глазах у Машки набухли слезы. Но она не заплакала, переборола себя и сквозь слезы улыбнулась.

– Степанова во всем идет на поводу у Бодровой, – вдруг проговорила она важным тоном, пародируя нашу бывшую классную. Именно так классуха отзывалась о наших с Машкой отношениях.

Получилось похоже. Я не удержалась – фыркнула, засмеялась. Подружка стала мне вторить. У меня мелькнуло: «И почему люди по-хорошему никогда тебя не понимают?»

– Ладно, Лиля, – покорно произнесла подруга. – Попробую узнать, что ты просишь.

...Когда мы шли назад в наше общежитие, то обнялись, болтали обо всем – и казалось, забыли о том, где мы и что ввязались мы в, можно сказать, смертельно опасное предприятие.

И даже представить не могли, чем закончится этот день...