Не знаю - Екатерина Владимировна Чиркова

и стал сбегать под предлогом работы – мне нужно спокойно поработать. И наконец переехал.

Феноменально, но жена не ревновала меня ни к одной женщине из тех, о которых знала. Достаточно было рассказать ей о новой подружке, чтобы избежать ревности.

Зато она страдала приступами тяжелой, черной ревности к фантомам – несуществующим, эфемерным, выдуманным ею самой. Кажется, больше всего, панически, она боялась появления соперницы своей «горизонтальности». Этот странный изобретенный ею термин обозначает вовсе не то, что первым приходит в голову (мне, по крайней мере), не горизонтальное положение в сексе. Женщина горизонтальна как основа, как земля, как почва, в которой коренится и произрастает вертикально мужчина со своей дерзостью и порывами. Вот так-то… Вот где она боялась конкуренции.

Нонна, моя многолетняя мания, не казалась ей опасной.

В ее бедной голове, отягощенной снаружи тяжелой, толстой косой, а изнутри – светящимся, мерцающим мозгом, уже завязывались опаловые бутоны болезни, через какое-то время вовсе ее заполонившие.

Вся эта история длится уже пятнадцать лет, хотя последние пять мы с Антониной – даже имя мне теперь кажется каким-то странным – практически перестали видеться и говорить. Думаю, этот брак навсегда. Во всяком случае, я с ней разводиться не стану.

Я никогда не «гонялся» за женщинами: были те, кто отказывал, – да ну и ладно. Редко когда встречи продолжались дольше двух-трех месяцев. Пока я не споткнулся о Нонну. Не сказать, что она была так уж изощрена в сексе. Но она была какая-то дикая. Никак не появлялось чувство, что я ее «покорил», «получил», «овладел» ею – это все было не про нее. Она после соития могла, например, пукнуть или рыгнуть – мне казалось, нарочно. Иногда же была вся – открытая, пульсирующая вульва, неистовая, отчаянная. А могла в постели, отмахнувшись от моей похоти, начать читать стихи, свои или чужие. Могла отправить меня домой среди ночи. А наутро явиться, невыносимо соскучившись. Ей не нравилось мое творчество – вернее, она была к нему равнодушна, а то еще отпускала саркастические замечания. Даже представить невозможно, чтобы жена позволила себе что-то в этом духе. Не знаю, почему я так зациклился на ней, на Нонне, – это было никак мне не свойственно. Я провалился в эту связь, завяз в ней и залип. Надолго. Но одним прекрасным утром проснулся и почувствовал, что все, больше не могу. Просто прекратил это, и всё. Конечно же, моментально все перевернулось с ног на голову, мы поменялись местами: я избегал, она гналась.

Казалось, при таком накале страстей кто-то из нас должен был бы помереть или убить другого, чтобы закончилась эта история. Но все оказалось проще: наконец обоим надоело и просто сошло на нет.

Прошло лет десять. Не вечность, но прилично в масштабах человеческой жизни. И вот мы встретились случайно на улице. На первый взгляд, она казалась красивой, в хорошей форме, благополучной дамой. Сказала, что замужем. Наврала. Ничто не напоминало в ее нынешних повадках о былых болезненных стихах, попытках суицида и диком сексе. Второй раз мы встретились, уже договорившись, но спокойно посидеть в кафе не получилось. Дикий секс – как оказалось – никуда не делся. Мужа – как выяснилось – никакого нет. Зато есть восьмидесятилетний старик, которого она болезненно боготворит чуть ли не с поры нашего первого знакомства и расставания или около того.

Жена до сих пор – моя жена. Я вижу ее раз в два года, даже по телефону говорим мы редко. Она периодически лежит в клинике, болезнь ее не опасна для окружающих, витиеватое сплетение с реальностью создает особый, ее собственный мир, в который вхожа дочь, но не я.

Я не изменился. Чуть меньше клубов и женщин, чуть больше работы и денег. В противоходе, всегда в противоходе. И снова Нонна. Как избавиться от нее? Пойти, что ли, на психотерапию? Модно нынче. Вот, например, на портале «Теперь понятно» – вроде приятная тетка Кольцова Анна Сергеевна.

Нонна

2007–2021 гг., Москва

Страшно себе представить наш информационный киберкосмос, наводненный кибермусором. Вот старая переписка, неузнаваемые совершенно стихи и письма, которыми мы обменивались с Глебом, тех времен, когда я считала себя поэтом, временно нашедшим пристанище в теле редактора. Невероятно и просто даже смешно, что я теперь не в состоянии отличить, где мои стихи и письма, а где его, – только по редким глаголам прошедшего времени, которых в этих стихах почему-то почти нет. Глеб – инфантильный, самовлюбленный отморозок. И я, которая в пятнадцать лет слышала мысли людей, видела их насквозь и всю жизнь любила другого.

Глеб, Нонна

Стихи и письма

2007–2011 гг., Москва

1.

Страх и нежность – муки ада,

леденящая тюрьма.

Будет, будет мне награда —

пустота и чистота.

Видишь? В ледяной оправе

еле светится душа.

Слышишь? Тихий звон бокалов

из прозрачного стекла.

Только это не бокалы —

в этом храме нет вина.

Это два холодных Бога

задвигают крышку гроба —

Тихо,

верно,

не спеша.

Гроб качается хрустальный,

звон чуть слышится сусальный,

крылья

мертвые

шуршат.

2.

Я не умею соблюсти – через сколько дней звонить, когда и как ответить, через сколько часов, недель, месяцев переспать, под каким углом посмотреть. Поэтому пишу сейчас и вообще пишу. Но куда девать нежность, бывшую для тебя? Она осталась со мной, зажатая в кулаке.

Страх убивает, и слова берут власть. Сколько сказано того, чего я не думаю; того, чего нет и не было. Сколько услышано лишнего, придуманного.

Сегодня мне кажется – мы откуда-то не вернулись. В эти два дня нашли и потеряли… но что? Не понимаю. Меня нет, мой кокон пуст.

3.

Что же мне остается? Если тебе не хочется целовать мои губы и мои пальцы, не нравится гладить мои волосы, запах моего нутра не вызывает желания, моя кожа – слишком бледная, смех – натянутый, голос – недостаточно звонкий, и мои отекшие кровью ткани только мучают своим желанием. Что же мне остается? Забыть навсегда нежность, и дрожь, и радость. Помнить навсегда нежность, и дрожь, и боль.

4.

Ангел

В каждом углу

вянет букет,

Пух тополиный

по полу.

Марлен Дитрих,

и кажется,

никого больше нет…

За полночь.