Не знаю - Екатерина Владимировна Чиркова

не с бантом. Я их, банты, конечно, ненавидела, но когда-никогда матери удавалось на меня это пристроить. По Яндексу – шесть километров. Не помню, садились ли мы вообще в троллейбус – может, он догнал нас, и мы втиснулись? – помню только этот бег, за руку, это было весело. Спектакля тоже не помню, кажется, он уже закончился, когда мы примчались. Мы и так опаздывали, да еще эта чехарда с троллейбусом…

Шагая – по Москве ли, по какой-нибудь пересеченной местности ли, или какой-нибудь Camino Santiago, – чувствуешь себя самим движением. Можно свернуть, остановиться, приглядеться, развернуться, передумать, пойти по-другому, заглянуть за угол, поглазеть на витрину, задрать голову к крыше и французским балконам на верхних этажах. Муж нервничает, для него путь из пункта А в пункт Б должен быть максимально коротким. Не множь сущности… Куда мы идем? А где мы будем обедать? А почему мы сюда свернули? Я скоро начну захотевать есть. Когда мы вдвоем, это его реплики. Иногда мне кажется, что в одиночку он может, подобно мне, бродить без руля и без ветрил, сворачивать абы куда и не думать об оптимизации маршрута. Но я этого никогда не узнаю, ведь я не бываю с ним, когда он один. Так же и я, оставаясь без него, совершенно против своего обыкновения собираюсь и вместо того, чтобы авантюрно сменить маршрут на новый, незапланированный, вызываю такси и отбываю в аэропорт, причем с запасом по времени, как сделал бы он. Мы таскаем друг друга за собой – внутри. Внутри меня и муж, и отец, и даже Лёлечка.

Но это уже не про ходьбу.

Пешком по сегодняшней Москве – через Цветной и Покровский бульвар к Пушкинской, оттуда опять по бульвару к Арбату. Чертовы самокатчики и велосипедисты, кузнечики с задранными коленками и квадратными рюкзаками – нет, это удобно, конечно, что можно любую еду получить через полчаса, не отрывая зада от стула, но на улице они – бедствие. Все скамейки заняты – тут целуются, там ведут беседы. А кое-где играют в шахматы, как встарь. По-прежнему здесь вереницы газетных стендов – впрочем, стенды, конечно, уже не те, а нарядные, никелированные. И газет нет – выставка фотографий, что-то про родной край. Лиса в снегу, закаты, купола. На месте вот этого магазина с дорогими – слишком дорогими – неформальными шмотками, у меня, кстати, есть их карточка, был тот самый гастроном, по двору которого я срезала путь в школу. А потом тут был книжный, а потом ничего, а потом вот шмотки. Уже довольно давно. Вторая половина бывшего гастронома претерпевала отдельные метаморфозы, теперь тут «Конопля-хаус» – смешно, тут и кофе, и шмотки – все конопляное, в горшке растет ухоженный куст. Она, что ли? Я, признаться, не так хорошо ее знаю в лицо.

Весело идти, смотреть.

Вечером болят ступни и голеностоп ноет – не заснуть.

* * *

И вот мне восемьдесят. Я не смотрю в зеркало и даже не пытаюсь выйти из дома самостоятельно. Хорошо, если соображаю, хотя бы местами. Меня пугают провалы в памяти и уродливые ноги с распухшими косточками.

И все же каким-то из солнечных зимних дней я тащу – хочу подтащить – стремянку к антресолям, чтобы найти коньки…

На самом деле не я – отец.

В тот свой предпоследний год, когда он с яростью отказывался признавать поражение, ожесточенно игнорировал такси, доставку продуктов на дом и семинары в зуме. Когда мир еще не схлопнулся до размера квартиры, а человечество – до одного человека, Нонки.

Кольцов

2022 г., Москва

Подняться с дивана – несколько минут. Несколько мучительных минут. Опереться одной рукой, установив кулак около корпуса и ухватившись другой рукой за подлокотник, одновременно выталкивать и тянуть собственное тело, потом поочередно и постепенно нести сначала одну отекшую негнущуюся ногу, потом другую – к полу. Тапку, отскочившую на лишние десять сантиметров в сторону, еще надо умудриться пригнать на место. Наклониться не выйдет. Итак, нога пускается в медленное движение, но зацепить тапку не выходит, пальцы, искривленные и распухшие, не гнутся. Подтянуть вместе с ковром. Да. Вот так. Вот она, тапка. Так. Дальше. Продеть в тапки ноги. На одной перепонка приподнята – хорошо. На второй смята, как-то надо подсунуть под нее пальцы.

– Тебе помочь?

– Нет.

Взгляд упирается в уродливую, с выпирающей костью, искривленными пальцами ступню, как будто пытаясь силой мысли сдвинуть ее в нужном направлении. Медленно, неловко поскребывая, ступня, как под гипнозом, протискивается. Тапка побеждена. Со второй проще. И вот она тоже надета. Теперь вертикаль. Палка, повиснуть на ней, отпихиваясь другой рукой от сиденья.

Как в замедленной съемке, тело медленно и не до конца выпрямляется, балансирует, находит точку опоры. Можно идти. Отследить все неожиданности, препятствия. Ковер вот замялся, складка. Табуретку оставили посреди комнаты. Обойти? Сдвинуть. Палкой. Перенести центр тяжести на другою сторону… пнуть табуретку… Упала. Черт с ней.

Приемник в другом конце комнаты. Где-то у него был пульт… это упростило бы… ах вот он. Да. Кнопка. Нет, сначала сесть. Здесь, в кресло, ближе к источнику звука. Это уже отработано, опора на палку, так… вот. Уселись. Всё, ничего не помешает. Диск уже внутри, все тот же. Теперь – кнопка.

Божественные звуки. Счастье. Музыка – абсолютная гармония. Такая стройная, единственно верная. Бах. Диск стоит тут бессменно, я слушаю и слушаю. Слезы близятся, отступает темная комната, старость и одиночество. Золотой столп света взмывает прямо в небо. Ангельские голоса, архангельские трубы. Я слушаю, слушаю. И аплодирую один, в этой пустой комнате. Абсолют гения. Ничтожества все, всё это ваше так называемое человечество, перед ним одним.

Анна

2022 г., Москва

Отец всегда любил музыку. Особенно мужские голоса, теноровые. Сам пел, скорее, баритоном – казачьи застольные, с чувством, со вкусом, с жестами. Но слушал оперу. С детства помню винил с Марио Ланца, Атлантовым, Лемешевым. Козловского не любил. «Трубадур» – несколько пластинок в одной подарочной коробке, на обложке – женская фигура в красном, как мне почему-то казалось, шелке, посреди какой-то высокой светлой архитектуры. «Пиковая дама» с картинкой Петербурга – Ленинграда – под голубым небом.

Билеты в консерваторию на предновогодний концерт мировой звезды, модного тенора, нервического субтильного латиноамериканца, куплены были заранее на все бравое семейство. Накануне мероприятия все были собраны в отправной точке – у нас с Михаилом дома, за городом. К моменту погрузки по автомобилям отец оказался одет, при параде, причесан, но абсолютно пьян. Настроен он был