Русская война 1854. Книга четвертая - Антон Дмитриевич Емельянов

и уже воодушевленно заорал. — Черт! Недаром тебя именно в этом образе увидели у острова! Нельзя было победить одному столько врагов, но ты продался врагу рода человеческого, решил попереть законы земные и божественные. Люди добрые, вяжите его и несите на суд!

Я замер, склонив голову набок, ожидая реакции толпы.

Глава 19

Почему-то болезненно хотелось, чтобы меня предали еще раз. Глупая надежда, что новая боль притупит старую. Увы…

— Нет, — раздвинув солдат, вперед вышел батюшка из Владимирского полка. Наш, Павел Яковлевич, который не раз ходил с нами в атаки, а потом, случалось, отпускал последние грехи раненым прямо на передке.

— Что «нет»? — грек подбоченился. — Или ты решил, будто выше веры? Разве самоубийцам кто-то выделил место в раю? Даже сын божий заплатил жизнью за нарушение мирских законов, так не нам попирать законы божественные!

Я перевел взгляд на батюшку. Жалко… Грек-то явно какую-то школу закончил, учился языком молоть, а наш полковой — вроде бы какую-то семинарию в Новгороде, и все. Быть хорошим человеком, увы, недостаточно, чтобы побеждать в споре.

— Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Евангелие от Ионна, глава 15-ый, стих 13-ый. Я не забыл, как сын божий взошел на крест, чтобы пожертвовать собой ради рода людского. А вот ты помнишь, что между самоубийством и самопожертвованием огромная разница? Или скажешь, будто и он не знал? Или его обвинишь? А нет, так молчи! А ты… — батюшка посмотрел на меня. — Помоги перенести свою жену в храм. Сегодня подготовим ее тело, а послезавтра отпоем и похороним.

Священник развернулся и тихо похромал с площади. Кажется, в последнем бою ему досталось, а я и не знал.

— Мы не женаты… — вот и все, что я смог сказать в этот момент. Почему-то отпустить обиду оказалось даже сложнее, чем жить с ней.

— В миру, может, и нет, а он все видит, — батюшка даже не обернулся.

Я ухватил носилки с телом Юлии и вместе с помогающими мне пилотами двинулся следом. Солдаты, пришедшие с греком, расступились, отводя взгляды… Чувствуют вину, но я не священник, чтобы этого хватило.

На краю летного поля я остановился.

— Все, кто сегодня нарушил устав и пришел на аэродром без разрешения, получат взыскания от своих командиров согласно правилам военного времени. Также каждому из вас на три года закрыт путь на паровые машины и в небо. А ты! — я ткнул пальцем в грека. — Чтобы я не видел тебя больше на русских землях. Кто захочет тебя послушать, сами найдут. А покажешься — не взыщи, жалеть не буду.

Священник несколько раз открыл рот, словно подумывая что-то сказать, но в итоге так и не решился.

* * *

Следующие два дня выпали из жизни. Я прощался с Юлией Вильгельмовной: прощался в церкви, прощался на кладбище, когда стоял один над могилой. Кажется, ко мне несколько раз кто-то собирался подойти, но в итоге так и не осмелился. А потом меня вызвал Нахимов и с хмурым взглядом навешал столько дел, что на переживания почти не оставалось времени. Почти — потому что я не спал и вполне успевал терзать себя по ночам. А еще свою память, восстанавливая детали пришедших тогда перед толпой идей.

Флешетты — это стрелки размером с карандаш. Ничего сложного: отливаем из стали, соединяем в кассеты, а потом сбрасываем на врага. С нашими прицелами вполне можно будет рассчитать так, чтобы накрыть любые построившиеся порядки, а не просто поле рядом. Первый рисунок — получилась стрела с утолщением на носу. Такая форма, чтобы не кувыркалась, а летела острием вниз. Вот только слишком сложно! Я набросал вторую картинку: то же самое, но без утолщения, зато сзади «карандаша» появились вырезы. Меньше металла, меньше операций на станках, а лететь должно будет не хуже.

Я позвал Лесовского и передал ему рисунок.

— Второй вариант нужно будет заказать на наших заводах в Константинополе.

— Сколько? — лейтенант прищурился, чтобы получше разглядеть добавленные к рисунку размеры. — Сотни хватит? Я тогда мог бы их на обратном пути захватить.

— Сколько сделают за день, пусть сразу отправляют все. Потом нужны будут сотни тысяч, там что ты включи их там в планы.

— Но зачем так много?

— Представь. Одна такая стрелка весит 40 граммов, а четыре ракеты с подвесами, которые сейчас стоят на «Чибисах» — это тридцать килограммов. То есть, если мы будем сражаться не с укрытыми орудиями и техникой, а с большим количеством пехоты, что нам обещали — 750 таких стрелок принесут больше пользы.

— 750 с одного самолета, а с эскадрильи — больше 11 тысяч, — лейтенант присвистнул, представив подобную атаку. — А больно бить будут?

— Палубу корабля пробьют, если с километра запустить. Ну, а если в поле, то можно так высоко и не забираться, — я поделился примерными подсчетами и собрался снова закопаться в бумаги.

— Григорий Дмитриевич, может, поговорим? — Лесовский на мгновение замер и, как и многие до него, попытался сказать что-то ободряющее.

Я сначала не понимал такое, потом обижался, а теперь смирился. Хотят помочь — пусть, но только чтобы не мешали. Уж я постараюсь сделать все, чтобы наши враги умылись кровью, как только сунутся к нам. За ребят, за Юлию…

— Не надо, просто сделай что должно, — попросил я, и лейтенант ушел.

А я снова погрузился в рисунки и расчеты. Итак, что мне нужно, чтобы залить вражеские позиции ядовитыми газами? Для начала решимость? С этим нет проблем — англичане с французами даже раньше начали их использовать, и первые образцы ядер с ядом еще лежат в Севастополе и Николаеве. Дальше методика: способы хранения и доставки. Безопаснее было бы использовать те же ядра или ракеты, но не влезет в них достаточно, чтобы это имело смысл. Значит, цистерны, а потом распыление с нужным ветром и эвакуацией всех с нашей стороны. И в 19-м, и в 20 веке было достаточно случаев, когда этот самый ветер менялся в процессе, и от газов страдали те же, кто их и запускал. Что еще? Сам газ — тут вообще ничего сложного. Все знают формулу соли — натрий хлор, а выделить второе электролизом, используя оборудование, что мы готовили для алюминия, должно быть