Русская война 1854. Книга четвертая - Антон Дмитриевич Емельянов

отставать от остальной группы. Ничего, минута-другая, и он их догонит… Лешка покрепче вцепился в штурвал, и в этот момент с головной «Пигалицы» начали передавать что-то странное.

— Что? — Степан тоже не смог с первого раза разобрать сообщение. Или просто не поверил.

— Говорят, что по палубе турка бегает черт.

— А что османы? И кто из пушек стреляет?

— Черт и стреляет…

Лешка решил не спешить и сначала заложил круг над турецким шлюпом. Ничего не понятно — он уже начал отворачивать в сторону, когда Степан неожиданно заорал «Гришка», открыл заднюю дверцу и, наплевав на все положения техники безопасности, выпрыгнул из самолета. Хорошо, что «Чибис» летел довольно высоко, а десантников гоняли прыгать в любых обстоятельствах. Степан успел и повернуться правильно, и парашют раскрыть, и сесть точно на палубу рядом с чертом.

Пауза, а потом они обнялись. И только тогда Лешка по-настоящему поверил, что не ослышался. Это действительно был никакой не черт, а Григорий Дмитриевич. Черный от пороховой сажи, мокрый, всклокоченный и злой, но живой.

* * *

Я стрелял как заведенный, а потом прилетели наши. Я сначала не узнал Степана, но казак как обнял меня, как сжал, и только тогда я поверил, что все по-настоящему. Впрочем, дел еще было много. К нам спустились остальные десантники, они еще раз проверили, что на шлюпе нет посторонних, и начали как-то тревожно на меня посматривать. Потом мы зачищали посадочную полосу для «Чибисов», и взглядов стало больше. Как будто это я виноват, что турки решили держаться подальше от огня своего же корабля и отступили.

После этого Лешка предложил отвезти меня на континент, но я отказался — пока не увижу своими глазами смерть того англичанина, не успокоюсь. В общем, «Пигалицы» улетели одни, а мы остались караулить остров уже в расширенном составе. Турки один раз попытались сунуться на корабль, но десантники Степана их заметили и снова встретили картечью в лоб. Без шансов.

А на следующий день к нам приплыл «Владимир» во главе лично с Бутаковым, и мы начали уже полноценную операцию. Солдаты прочесывали джунгли, сопротивление выжигалось ракетами, а всех пленных сгоняли на берег на допрос и фильтрацию.

Вторым занимался Владимир Иванович, а вот первое взял на себя я, и никто не возражал. Тем более что турки, едва увидев меня, сразу начинали говорить. Так они выдали все, что знали о заговоре Аали-паши, который решил при поддержке Англии сместить потерявшего расположение Аллаха султана. Пытались еще рассказывать о «Новых османах», организации, к которой принадлежали их командир и его брат, но сказки про свободу меня сейчас интересовали меньше всего.

Опираясь на найденные в первом лагере записи, я вытащил и остальные имена. Из интересных были Зия-паша, губернатор Кипра, и Ибрахим Шинаси, недавно приехавший из Франции и сразу занявший видное место в финансовом комитете империи. Султану это точно будет интересно. А вот лично меня больше интересовал англичанин — до сих пор его следы так никто и не сумел найти. Турки тоже дрожали, но ничего не могли рассказать. Доктор и доктор — вот и все, что они повторяли раз за разом.

А вечером меня вырвал с очередного допроса Степан и потащил куда-то в лес.

— Там ловушки, — напомнил я про сектор, где мы с Жаровым ставили заячьи зубы. Я заранее обозначил его на карте острова, чтобы наши солдаты лишний раз не рисковали.

— Я знаю, — казак кивнул, а потом уверенно повел меня мимо ловушек.

Мы почти добрались до той узкой каменной тропы, ведущей к нашей пещере, когда Степан остановился, а потом отвел меня в сторону. Здесь, буквально в паре метров от дороги, с пробитой гвоздями ногой лежал английский доктор. Лицо замерло в мучительном оскале — перед смертью он успел испытать все оттенки боли, но потом… Не знаю, кто направлял мою руку в тот момент, бог или дьявол, но запущенное вслепую ядро нашло убийцу Юлии и разорвало его пополам. Быстрая смерть, но, надеюсь, хотя бы на том свете с него спросят за все содеянное.

— Ее тело принесли в лагерь, нужно решить, будем забирать с собой или похороним тут, — снова заговорил Степан. Он за все время так ничего и не спросил, но это совершенно не помешало ему все понять.

— С собой, похороним на русской земле, — я поднялся. — Если бы не она…

Мы шли по лесу к берегу, и на этот раз я уже не сдерживался, рассказывал Степану все, что случилось. Как нас зажали, как мы сражались, как сначала Жаров, а потом Юлия пожертвовали собой, чтобы я жил… Случайные люди, слушая обрывки нашего разговора, удивленно расширяли глаза и спешили дальше поделиться сплетнями. Пусть…

Я говорил о Юлии, и в этот момент мне казалось, что она еще жива.

* * *

Мы вернулись в Кум-Кале только на следующий день. Я все еще был разбит и раздавлен, но по разговорам Степана и остальных все считали, что похороны и прощание помогут мне прийти в себя. Возможно… Ступив на берег, я первым делом позвал священника, чтобы организовать достойную церемонию для всех погибших на острове, и уже начал думать о памятной стеле, когда в окружении толпы рядовых на территорию аэропорта ворвался какой-то незнакомый епископ. Не наш, местный, в тяжелых золотых одеждах, он метал взглядом молнии и, наконец, заметив меня, решительно ринулся вперед.

— Никогда! — ревел он. — Никогда самоубийцы не будут похоронены на святой земле! Никогда им не будет прощения, и тебе, — он немного сбавил обороты, — сын мой, придется покаяться, чтобы смыть грех от одной только мысли о том, что ты хотел совершить.

Кажется, все это время я старался смотреть в землю, чтобы случайно не убить кого-то. Поднял голову — стоящая за священником толпа одобрительно гудела. Они знали меня, знали Юлию Вильгельмовну, поручика Жарова, и все равно пришли поддержать этого грека, чтобы растоптать ту немногую память, что у меня была… Если раньше я считал, что внутри меня что-то сломалось, то теперь это случилось по-настоящему. Теперь я готов был убивать. Своих, что встанут на пути. Врагов — с максимальной жестокостью. В памяти сами собой начали прокручиваться способы, которые до этого мне казались слишком жестокими. Флешетты, напалм, ядовитые газы…

Кажется, грек что-то такое прочитал в моем взгляде.

— Ты не посмеешь, — он попятился назад, а потом, наткнувшись на стоящих позади солдат, резко замер