Леон - Марина и Сергей Дяченко

акций и заняться чем-то новым!

– Ты жил этим проектом, – проницательно напомнил Микель.

– Я всеми своими проектами живу! – Я вдохновлялся все больше. – Я жил своим галантерейным магазином. Консалтинговой фирмой, потом конторой по майнингу, потом «Семьей Надир». А теперь настало время…

Я на секунду запнулся. В этом доме я прежде никогда не провозглашал, настало время для чего-то или нет. Прозвучало излишне самоуверенно; я посмотрел на Герду в поисках поддержки – но она опустила голову, внимательно разглядывая дно своей тарелки.

– Этот проект… был для меня особенным, конечно, – заговорил я скромнее. – Я нащупал то, чего люди хотят, что им нужно, за что готовы они отдать последнее. Я достиг своей цели, а дальше… мне больше неинтересно.

– А люди, которым ты дал надежду? – Микель прищурился. – Которые тратят последние сбережения на единственный семейный ужин? Которые с улыбкой смотрят на внуков, резвящихся в песочнице, когда у них нет внуков и никогда уже не будет? Когда рассылают приглашения на день рождения любимого мужа, будучи замужем пять лет назад, в третий раз и опять неудачно?

– Но, – сказал я тихо, – я же не ликвидирую фирму. Все останется как было. С другим менеджментом…

– Леон, ты понимаешь, что твоя коммерция – твоя же магия и без тебя все развалится?

Он все-таки был гениальным манипулятором. И имел надо мной неограниченную власть.

– Я сам на себе пробовал «Семью Надир» много раз, – сказал я медленно. – Я испытал ностальгию, жалость, сочувствие, благодарность. Но со мной никогда не случалось того, что произошло сегодня утром, я никогда такого не чувствовал, даже близко. А ведь я не звал консультантов, не использовал нейросети, никому не платил ни копейки. Я получил это… потому что мне его доверили. Подарили.

Я посмотрел на Герду. Полуденное солнце разгоралось в окне за ее спиной, я видел силуэт, будто выточенный из красного дерева, – она гладко уложила волосы в это утро.

– И сегодня я кое-что понял, – сказал я. – Люди в поисках счастья должны сами о себе позаботиться. Ты говорил, Микель, что рынок иллюзий перегрет…

Я впервые назвал его на «ты» и даже не понял, как это вышло.

– Не хочешь больше торговать счастьем? – спросил он невозмутимо. – А ведь у тебя отлично получается…

– Счастье – не коммерческий продукт, – сказал я тихо и твердо. – Я хочу… другого.

– Впервые вижу подростка, который знает, чего он хочет, – Микель насмехался, но это был скорее хороший знак.

– Я не подросток.

– И ты хочешь…

– …Путешествовать. С Гердой. Ходить в нейтральных водах от одного мира к другому. Торговать волшебными предметами, которые я сделаю сам – у меня столько новых идей… А главное – я хочу быть с ней всегда. На ее палубе. А может быть, она позволит мне подержаться за штурвал…

Глядя ему в глаза, я запустил свою харизму на полную мощность. В таком режиме пылесосы пожирают хозяйские вещи. Микель смотрел непроницаемо.

– Вы можете взять машину и покататься вдоль берега. Мимо прекрасных пляжей, через реликтовые рощи, ночевать в палатке, гостиницах или исторических особняках, делать что пожелаете, танцевать сальсу или ездить верхом. Да, вы заслужили каникулы.

Я покосился на Герду. Она, кажется, смутилась и растерялась, и грусти в ее взгляде было больше, чем радости.

– Но почему?! – Я едва сдержался, чтобы не повысить голос. – Почему нам нельзя?

– Напомни, с каким условием я взял тебя в ученики? Полностью раскрыть талант. Найти единственное место в мире. И что же, болтаться в океане, торгуя ширпотребом, – это и есть твое предназначение?

Когда он хотел меня уязвить, он делал это с такой же легкостью, как дятел добывает из-под коры червяка.

– Ты подрос, – добавил он миролюбиво, видя мою реакцию. – Но ты не взрослый. Ищешь новые игрушки, думаешь, что понял в жизни все, хотя не видел и сотой доли… Я никуда не отпущу тебя, Леон, пока ты не будешь готов. Живи и радуйся, пока можно.

* * *

На другой день я обедал с режиссером, таким знаменитым, что при виде его даже пальмы в кадках впадали в счастливое оцепенение. Все, абсолютно все вокруг выросли на его фильмах – кроме меня, который взрослел в другом мире. Обсуждалась биографическая лента обо мне, на основе документальной книги, которую написала здесь же присутствующая дама. Когда я вежливо переспросил, как ее зовут, все отреагировали так, будто я прилюдно съел живую лягушку.

К счастью, от меня на этом обеде почти ничего не требовалось: все устраивали другие люди, специалисты своего дела. Я дал согласие заранее: мне тогда показалось, что сколь угодно глупый фильм обо мне только поможет делу. Теперь, конечно, я так не думал, но было поздно что-то менять.

Наконец обед закончился. Роскошные машины забирали гостей одного за другим. Охранники в черных пиджаках стояли спиной к знаменитостям, лицами к случайным прохожим, а зеваки, по негласному этикету, делали вид, что никого здесь не узнают. Я нарочно задержался в ресторане, пошел мыть руки, долго бродил по туалету, убранному мрамором, усаженному бамбуком и орхидеями, такому просторному, что можно было заблудиться.

Я не спал всю ночь накануне. Я лежал, обнимая Герду, слушая, как она дышит; в ее дыхании был океан, волосы пахли морем. Я думал о нашем будущем; «я никуда тебя не отпущу», сказал Микель. «Я буду тебя помнить», – сказала Герда. Такое впечатление, что они знали больше, чем говорили; тревога, поселившаяся во мне после этих слов, из невнятной и смазанной делалась все более осознанной и очень неприятной.

Микель с первой нашей встречи твердил, что все зависит от меня, что я буду решать свою судьбу… Ключевое слово – «буду». До сих пор все решал только он, потому что я «не готов». А когда он посчитает меня готовым? Через год, два? Пятьсот лет? А где тогда окажется Герда, в пути, в океане, в далеком фрахте?!

Но Герда лежала, привалившись ко мне теплым боком, и дышала, как море. Я заставлял себя успокоиться. Я вспоминал, что Микель вовсе не против нашего с Гердой союза, мы с ней оба ценные ученики, и никакой жести в наших судьбах он не допустит… Глаз я не сомкнул до рассвета, вот почему встреча со знаменитостями прошла для меня будто в тумане.

Так я бродил по сортиру среди орхидей, дожидаясь, пока рассосется толпа у входа, в полном одиночестве – и вдруг услышал голос совсем рядом, за стенкой, увитой плющом. Говорила женщина, и меня поразил не женский голос в мужском туалете, а интонация, с которой она произносила каждое слово. Это были не