Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин

образом, развитие от крепостничества к свободе произошло не благодаря жестоким классовым битвам, как полагает марксизм, и не потому, что на Западе, мол, господствовала любовь к праву и уважение частной собственности крестьян, как полагают сторонники некоторых других теорий. Как ни странно, все дело в разных способах построения армии: на Западе, где монарх мог деньги достать, он нанимал солдат, а на Востоке, где богатых городов было мало, но зато хватало земли, помещики служили царю за землю с крестьянами.

Единственная моя поправка к теории Лахмана состоит в том, что на Руси конфликты между элитами вовсе не были разрешены. Как показывают профессиональные исторические исследования, царь действовал в интересах помещиков, но при этом ограничивал богатое боярство, стремившееся подмять под себя всю рабочую силу. Тем не менее надо признать, что главная идея Лахмана совершенно верна: именно из конфигурации межэлитных конфликтов произрастает развитие общества.

Между папой и императором

Это же видно и еще из одной истории: в данном случае городской, а не деревенской. У нас есть немало любителей говорить, что на Западе город, мол, всегда был свободным и обладал большими правами в отличие от городов на Руси. С одной стороны, это верно. Но с другой – надо принять во внимание, что на Западе существовало значительное различие между свободными, богатыми городами Северной Италии, увеличившимися до огромных размеров, создавшими цветущие ремесла, прибыльную торговлю, высокую культуру, и скромными городами Англии или Франции, сохранявшими сильную зависимость от монархов или даже от региональных правителей. Почему Италия добилась к XIII–XV векам значительно большего, чем Европа, находящаяся к северу от Альп? Почему она долгое время отличалась от остальной Европы больше, чем вся эта Европа от Руси?

Да по той же самой причине: из-за конфигурации межэлитных конфликтов. Долгое время за власть в Италии соперничали римские папы и германские императоры. Перевес в силах был то на одной, то на другой стороне, и никто в итоге не мог одержать решительной победы. А потому обе враждующие силы старались привлечь города на свою сторону не столько кнутом, сколько пряником.

Раскол между германскими императорами и папством создал стратегические возможности для новоявленных дворян <…> Ослабленные в военном смысле императоры XI века были вынуждены признать автономию Флоренции и других городских коммун, чтобы не допустить союза нового городского нобилитета с папством [Там же: 114].

«Другими словами, – точно резюмирует Лахман в другой своей книге «Государства и власть», – средневековые и возрожденческие города были сильны потому, что всё остальное в Европе было слабым. <…> Тосканская знать смогла натравить друг на друга конкурирующих захватчиков и завоевать признание своих земельных прав с автономией для своих городов» [Лахман 2020: 49].

Нигде больше не сформировалось такой благоприятной для разных вольностей ситуации, как в Италии (причем только в северной!). Вот откуда городская свобода там произошла, а вовсе не из воспоминаний об античности, греческой демократии и доблестях Рима! Если бы Империя не враждовала со Святым престолом, никакая античность не смогла бы обусловить свободу Флоренции или Венеции.

Но между элитами городов Италии также возникали конфликты. Венеция и Генуя победили в борьбе за выгодную морскую торговлю с Левантом. На долю Флоренции осталась менее привлекательная торговля шерстью по разным городам Западной Европы. Зато, когда обнаружилась нужда Святого престола в займах на Крестовые походы, оказалось, что их могут дать лишь флорентийцы, поскольку лишь они готовы в качестве гарантии кредитов принять право сбора церковной десятины в тех европейских странах, где у них уже были филиалы по торговле шерстью. В итоге на сборе десятины Флоренция нажилась не хуже, чем другие города – на морской торговле. Так возник уникальный флорентийский бизнес.

Начиная выстраивать свои зарубежные филиалы для торговли шерстью, купцы из Флоренции даже не догадывались, какой выгодой это обернется в тот момент, когда откроется возможность для партнерства с римскими папами. «Следует помнить, – поясняет Лахман, – что флорентийцы стали новаторами поневоле. Они занялись папскими финансами и обменом денег на континенте как второсортным делом, поскольку их вытеснили с более выгодных дальних торговых маршрутов, на которых господствовали венецианцы и генуэзцы» [Лахман 2010: 153].

В книге «Государства и власть» Лахман распространяет свою теорию «капиталистов поневоле» на государей, превращая их в своеобразных «монархов поневоле». «Образование государства нигде не было единым проектом стремившихся к величию правителей. Скорее, оно было незапланированным побочным продуктом сближения множественных элит, хотевших обзавестись рычагом давления в своих конфликтах с другими элитами и крестьянами» [Лахман 2020: 112]. В общем, выходит, что повсюду объективные обстоятельства сильнее субъективных намерений.

Что нас ждет в будущем

То, как описывает историю Лахман, важно не только для осмысления прошлого. Оно многое может объяснить и в нашем российском настоящем. Если мы хотим понять, как будет в дальнейшем развиваться Россия, то стоит обратить внимание именно на конфликты между различными элитами, а вовсе не на классовые бои, не на борьбу холодильника с телевизором и не на программы разных «добрых политиков», желающих осчастливить народ. Конфликты элит неизбежны, причем результат их столкновений оказывается весьма далек от желаний враждующих сторон. Как представители определенных элит становились в свое время капиталистами поневоле, так ныне представители некоторых элит современных могут стать демократизаторами поневоле, поскольку рано или поздно вынуждены будут в борьбе за свои собственные (корыстные!) интересы опереться на поддержку широких слоев населения, чтобы эта поддержка не досталась конкурирующим группировкам.

Теория Лахмана показывает нам, что для понимания будущего развития общества следует обращать внимание вовсе не на декларации разных политических акторов, не на их моральный облик и не на классовую принадлежность. Все, что мы видим сегодня, может, скорее, вводить в заблуждение, чем помогать разбираться в сути проблемы. Плохие, корыстные люди, желающие лишь денег и удовольствий, а не прав и свобод, могут при известных обстоятельствах получить выгоду именно от расширения свободы, поскольку без этого они проиграют борьбу за ресурсы и вообще окажутся где-то на обочине истории.

У каждого свой путь в Модерн

Мир-система Иммануила Валлерстайна

Иммануил Валлерстайн был первым историческим социологом, про которого я узнал. Даже Макс Вебер в начале 1980-х годов мне – советскому студенту, «измученному историческим материализмом», – оставался еще неизвестен. А про то, что, если интересуешься логикой истории, стоит читать Валлерстайна, сказал Юрий Шишков – прекрасный ученый из ИМЭМО АН СССР (Института мировой экономики и международных отношений), взявший меня, ленинградца, под опеку во время преддипломной стажировки в Москве. К тому времени вышло (естественно, только на английском языке) лишь два тома из четырехтомного произведения Валлерстайна «Мир-система модерна» (М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2015–2016), но Шишков уже эту книгу знал и советовал.

В дальнейшем Валлерстайну слегка не повезло с репутацией. Так часто бывает с мыслителями, чья известность сильно превосходит способность читателя одолеть их толстые научные труды. О Валлерстайне у нас обычно судят по отдельным фразам или по докладам, сделанным на разных конференциях, где он зарекомендовал себя в качестве левого интеллектуала, вызывающего скептическую усмешку правых. Но мир-системный анализ (именно так сейчас называют предложенную Валлерстайном методологию) в отличие от публицистики не сильно идеологизирован. Он представляет собой попытку понять, как и почему развивается общество, а вовсе не навязать ему какой-то конкретный механизм развития – левый или правый.

Преодолеть Маркса

Главное, что можно поставить в заслугу автору мир-системного анализа – как ни парадоксально это звучит применительно к левому интеллектуалу, – преодоление подхода к исследованию развития, предложенного на первых же страницах первого тома «Капитала». Карл Маркс писал в предисловии к своему знаменитому труду, что «страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» [Маркс 1978: 9]. Иными словами: все народы развиваются одинаково, но одни начинают несколько раньше, а другие идут по стопам лидеров. Поскольку Маркс, сделав подобное заявление, больше, по сути дела, к данной проблематике не возвращался, предпочтя анализу исторических фактов словесную эквилибристику со странными терминами типа «прибавочная стоимость», фраза из предисловия к «Капиталу» так и не была научно обоснована. Каждый, кто всерьез изучал историю, мог заметить, что она сильно расходится с реалиями, однако до Валлерстайна немногие авторы в исторической социологии предлагали иной подход, основанный на детальном изучении фактов.

Мир-системный анализ стал исходить из того, что, выясняя механизмы развития общества, нам нет никакого смысла рассматривать отдельные страны, как принято у историков, опасающихся больших обобщений, а надо рассматривать мир в качестве системы, где разные страны дополняют друг друга и потому не могут быть совсем одинаковыми.