Воспоминания - Степан Тимошенко

Переезд в Югославию

Скоро мы узнали, что в один из ближайших дней отходит в Константинополь французский пароход — надо было действовать. Мы направились с нашими документами к французскому консулу, по успеха не имели. Консул разъяснил нам, что пароход имеет специальное назначение — вывезти из Крыма оставшихся там иностранцев и нас с русскими документами он взять не может. Положение было безвыходное, но тут опять помог нам случай. Когда‑то, еще до войны, Общество Французских Инженеров присудило мне почетный отзыв за труды по строительной механике и выдало соответствующее удостоверение за подписью министра. Это удостоверение у меня сохранилось и я предъявил его консулу. Эффект был неожиданный. Консул переменил тон и выдал разрешение на пароходное место не только мне, но и моим спутникам и их семьям. Всего мы получили одиннадцать разрешений. Это был, кажется, единственный случай в моей жизни, когда документ об академическом отличии имел практическую пользу. Выдавая разрешение, консул уведомил нас, что пароход отплывает на следующее утро. У меня почти не было вещей и сборы были короткие.

Я явился на пароход одним из первых и мог наблюдать погрузку иностранцев. Почти все иностранцы оказались русскими евреями с эстонскими, латышскими, литовскими и другими такого же рода документами. Их всех французские власти обложили некоторой данью, не знаю в чью пользу и только мы, русские, проехали даром. Пароход был маленький, грузовик около 2. 000 тонн водоизмещения. С верхней палубы пассажиры спускались по примитивной лестнице в трюм — большое помещение, в котором когда‑то возили уголь. Каких‑либо приспособлений для пассажиров не было и каждый должен был проявить изобретательность для дальнейшего устройства своей пароходной жизни.

Пароход был Далматинский и французы завладели им только после войны. Далматинская ' прислуга явно благоволила к нам русским и скоро появились разные усовершенствования нашей жизни. Сенатор Чубинский с женой получили две раскладные кровати. Для жены Хлытчиева служащие очистили одну из служебных кают и она устроилась совсем комфортабельно. Хлытчиев получил гамак, но подвесить его как следует не было возможности. Оба конца гамака были подвешены в одной точке, так что в нем можно было только сидеть, но не лежать. До сих пор помню фигуру сидящего в гамаке Хлытчиева в хорошем темном костюме, в котелке и с сигарой в зубах.

Когда наступили холода, ему пришлось раскрыть зонтик, так как от конденсировавшегося под потолком пара получался в нашем трюме настоящий дождь. Семья Тарановского расположилась на каких‑то ящиках. Мне удалось найти доску. Подложив под концы ее два полена, я получил ложе, на котором и проводил большую часть времени. Когда началась конденсация паров и пошел дождь, пол нашего трюма покрылся слоем воды, но вода не достигала верхней поверхности моей доски и я оставался на сухой площади.

Мы не имели никакого представления о том, сколько времени займет наше путешествие. В нормальное время можно было добраться до Константинополя за сутки — нам же пришлось жить в трюме больше трех недель. Уже первая ночь оказалась очень беспокойной. Подул сильный ветер — началась качка. Мы шли из Севастополя в Евпаторию. Наши далматинцы не знали Крымского побережья и среди ночи начали разыскивать какого то русского моряка, который, по их мнению, мог кое что знать о расположении минных заграждений. Не помню был ли найден нужный моряк, но все обошлось благополучно и утром мы подошли к Евпатории. Тут мы простояли целый день и только вечером отправились в Ялту, где тоже должны были взять каких то «иностранцев».

Из разговоров выяснилось, что один из «иностранцев» везет партию табака и наши передвижения связаны с торговыми операциями этого «иностранца». Видно было, что до Константинополя мы дойдем не скоро. Возник вопрос о питании. Припасы, взятые в Севастополе, заканчивались, нужно было переходить на питание, организованное представителем эвакуации. Этим представителем был на нашем пароходе какой- то унтер-офицер француз, которого я за три недели пути никогда не видел трезвым. Нам выдавали три раза в день кашу, кипяток для чая и значительное количество красного вина. От качки и вина голова была несвежая и все мы много спали.

В Ялте мы простояли три дня. Погода резко изменилась. Наступили морозы, выпал снег и в Ялте была настоящая зима. Я отправился к Вернадскому. Узнал, что скоро после приезда в Ялту Владимир Иванович слег, температура повысилась, оказался — тиф. Он видимо тифом заразился по дороге из Новороссийска в Ялту, когда спал на диване в общем зале. Я просидел тот переезд на палубе и это меня спасло. Застал Вернадского уже выздоравливающим, но еще очень слабым. Чтобы не утомлять больного, я просидел у него только несколько минут. Это была наша последняя встреча. Мы проработали вместе около двух лет и об этой работе у меня остались наилучшие воспоминания. Вернадский был не только крупный ученый, но и удивительно милый человек.

Из Ялты мы отправились в устье Дуная, где наши «иностранцы» предполагали покинуть пароход. В продолжение нескольких дней велись переговоры с румынскими властями. Но эти переговоры успеха не имели — беженцев Румыния не приняла и, покинув Дунай, мы со всеми пассажирами отправились в Турцию. Подъезжая к Босфору мы уже радовались, что скоро сможем покинуть корабль, но радость оказалась преждевременной. На полпути от входа в пролив и до Константинополя мы остановились и простояли целую неделю. Тут был санитарный осмотр. Нас купали, дезинфецировали нашу одежду. Погода была чудесная, но на берег не спускали, должны были оставаться на пароходе. Через неделю мы двинулись дальше и, наконец, остановились перед Константинополем. Здесь нас покинули люди с иностранными паспортами. Сошел на берег и Хлытчиев с женой — у них были армянские паспорта.

Русских не выпускали почти целую неделю, но теперь было не так скучно ждать. Перед нами был чудесный город. Мы были совсем близко от берега и могли издали наблюдать новую для нас жизнь. Жизнь, как видно, протекала совершенно нормально. Перед нами был вокзал и мы могли видеть, что поезда отходят в определенные часы. Это было совсем не похоже на то, что происходило в России последние два года.

Мы должны были пройти санитарный осмотр, снова нас купали, но прислуга теперь была не турецкая, а французская, и мы заметили большую разницу в обращении с нами беженцами. Турки были вежливы, а французы невероятно грубы, особенно с дамами. Санитарный осмотр довел наших дам до истерики. Вообще мои встречи с французами во время беженства заставили меня переменить мое мнение об этом народе, составившееся прежде на основании моего опыта, как туриста. После санитарного осмотра нас усадили на маленький пароходик и отправили на остров Халки — один из Принцевых Островов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});