22 июня. Черный день календаря. - Артем Драбкин

И тут снова началась бомбардировка. Мы опять рванули к лесу, к танковой части из состава 20-й тан­ковой дивизии. Танкисты нас спросили: «Вы отку­да, ребята?». Отвечаем: «Мы из ДКС, с военного го­родка, дети командиров, наши дома сгорели». Нас усадили, кого на танк, кого на машину ГАЗ-ЗА, и ко­лонна танкистов вышла из леса.

В тот день я так ничего и не узнал о судьбе моих родных... Мы попали в бригаду, отходившую с тя­желыми боями из района шоссе Ровно—Луцк до Житомира. Бригада не бежала, а все время сража­лась. Нас переодели в старую красноармейскую форму, выдали пилотки, ботинки с обмотками и ста­рые брезентовые ремни. Очень страшные дни... Как вспомню...»

Для тех, кто в первые часы воскресенья не по­пал под страшный удар немецкой военной маши­ны, день 22 июня начинался как обычно/но именно он стал воплощением крушения надежды на ускоряющееся улучшение жизни, спокойный мирный труд, продолжение учебы, хороший уро­жай... «У каждого с этой минуты все изменилось в жизни, все мы как бы увидели себя и всю свою жизнь, и с этой минуты перед каждым встал воп­рос о его завтра, его месте в этой войне». Но пока в стране царили шапкозакидательские настрое­ния. Население было убеждено пропагандой, что СССР превосходит Германию в военно-техничес­ком отношении. Вспоминает заключенный, рабо­тавший на строительстве автомагистрали Моск­ва—Минск Г.Е. Синявский: «По воскресеньям нам полагался выходной. Не было исключением и 22 июня 1941 г. У нас на заводе и на зоне работало радио. 22 июня 1941 г. мы по нему услышали зна­менитое выступление Молотова и вместе со всей страной узнали о том, что началась война. Нико­го эта новость не испугала. Настроение было у нас совершенно шапкозакидательское: «А, по­лезли? Ну, сейчас вам хвост надерут»! Считали, что немцев разобьют в считаные дни. Никаких ощущений войны в тот день в Орше не было, хотя в городе моментально организовали истреби­тельные батальоны. А мы сидим дальше и про­должаем работать. Единственное, чем отличал­ся наш быт от мирного, — стали копать убежи­ща-щели, как по всему городу, да ввели у себя затемнение».

Были и те, кто воспринял начало войны с рав­нодушием. «Война началась, когда я училась на третьем курсе 1-го Медицинского института, — вспоминает Милютина М.В. — В тот день у нас был экзамен по физиологии, которую я не зна­ла. Я училась очень трудно. И когда я услышала по радио, что началась война, подумала: «Как хорошо, может, мне хотя бы тройку поставят!» Действительно, профессору было ни до чего, и оценки в зачетки он ставил почти механичес­ки. Так что первым ощущением у меня было об­легчение».

А некоторые и с радостью. Некто Лидия Осипова записала в дневнике: «Неужели же прибли­жается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них. У всех такое са­мочувствие, что, вот, наконец, пришло то, чего мы все так долго ждали и на что не смели даже наде­яться, но в глубине сознания все же крепко надея­лись. Да и не будь этой надежды, жить было бы не­возможно и нечем. А что победят немцы — сомне­ния нет. Прости меня, Господи! Я не враг своему народу, своей родине... Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия страстно жела­ем победы врагу, какой бы он там ни был. Этот про­клятый строй украл у нас все, в том числе и чув­ство патриотизма».

Однако большинство тех, кому предстояло в ближайшие четыре года встать под ружье, то есть мужчины 1919—1926 гг. рождения, восприняли это объявление как должное — надо идти защи­щать Родину. Это неудивительно, учитывая, что они выросли при советской власти. Поэтесса Юлия Друнина вспоминала: «Когда началась война, я ни на минуту не сомневаясь, что враг будет молниеносно разгромлен, больше всего боялась, что это произойдет без моего участия, что я не успею попасть на фронт». Такое настроение было характерно для большинства молодых патриотов, воспитанных «победоносными» фильмами, вроде «Если завтра война», литературными произведе­ниями писателей типа Ник. Шпанова и массиро­ванной пропагандой, уверявших, что «врага будем бить на его территории». Организационно-инст­рукторский отдел управления кадров ЦК ВКП(б) сообщал: «Мобилизация проходит организован­но, в соответствии с намеченными планами. На­строение у мобилизованных бодрое и уверен­ное... поступает большое количество заявлений о зачислении в ряды Красной Армии... Имеется много фактов, когда девушки просятся на фронт... митинги на фабриках и заводах, в колхозах и уч­реждениях проходят с большим патриотическим подъемом». Приведем немногие свидетельства очевидцев тех событий, чтобы дать картину про­исходившего.

В отличие от молодежи, воспринимавшей про­исходящее почти как праздник, старшее поколе­ние, помнившее Первую мировую войну, особой эйфории не испытывало и привычно принялось готовиться к длительным лишениям. В первые же часы войны в магазинах и на рынках выросли оче­реди. Люди скупали соль, спички, мыло, сахар и прочие продукты и товары первой необходимос­ти. Многие забирали сбережения из сберкасс и пытались обналичить облигации внутренних займов. «Кинулись в магазин, по улицам бежали люди, покупая все, что есть, в магазинах, но на нашу долю ничего не осталось, были лишь набо­ры ассорти, мы купили пять коробок и вернулись домой». В целом, общий настрой был оптимисти­ческий. Пораженческих настроений практически не наблюдалось.

Вспоминает Л.Н. Пушкарев:

«Я готовился к экзамену — сдавать за третий курс педагогического института и занимался в Биб­лиотеке имени Ленина, в главном здании, в старом здании, там был общий зал, и мы всегда обычно с утра приходили туда и готовились к экзаменам. Обычно часам к 9 — 10 места уже были все заняты, стояли в очереди. А в этот день, дело было воскрес­ное, вдруг зал начал пустеть по непонятным причи­нам. И мы удивились и вместе со своим товарищем подошли на кафедру выдачи книг, а нам сказали: «Война началась».

Вышли мы на улицу, увидали пустую Москву. Сразу народ бросился в магазины, закупать продук­ты — соль, спички, прежде всего... Мы стали зво­нить в районный комитет ВЛКСМ — узнавать, что нам делать. Нам сказали, что раз вы студенты тре­тьего курса, вам нужно в первую очередь закончить учебу, сдать экзамены. И мы стали сдавать экзаме­ны. Надо сказать, что тут уж было особенно не до них, но сдали экзамены в конце июня, а в самых первых числах июля нас направили добровольца­ми рыть окопы».

Вспоминает Д.Я. Булгаков:

«Я жил в селе Скородном, Большесолдатско-го района Курской области. Трагически сложи­лась судьба этого села... В тот день шел пролив­ной дождь. Я сидел дома, вдруг вижу, по грязи бежит мой друг и единомышленник Сережка. Мы с ним очень переживали, что не удастся попасть на войну — Халхин-Гол, Финская окончились без нас. Удалось... Бежит: «Война!» Мы под дождем, по грязи побежали в клуб. А там собирается на­род, митинг. Никого приезжих из района не было, только местный актив — счетовод, бухгалтер. Выступают: «Мы их разобьем! То да се»... А как немцы пришли, они для них яйца собирали... На­строение было такое — жаль, что мы не попадем, ведь их быстро разобьют, а нам опять ничего не достанется».

Вспоминает Н.Л. Дупак:

«В июне 1941 -го мне было 19 лет. Я снимался в роле Андрея в фильме Довженко «Тарас Бульба». В субботу и воскресенье у нас был выходной. Нам сказали, что мы должны будем посмотреть какую-то зарубежную картину, для чего мы должны были в воскресенье в 12 часов быть на студии. В суббо­ту я что-то читал и перечитывал — лег спать по­здно и проснулся от стрельбы. Я выхожу на бал­кон, из соседнего номера тоже выходит мужчина: «Шо це таке?» — «Да це мабуть маневры Киевско­го военного округа». Только он это сказал, и вдруг метрах может быть в 100 самолет со сватикой раз­ворачивается и идет бомбить мост через Днепр.

Это было часов в 5 утра... Сосед побледнел — что-то не похоже на маневры. Спустились вниз. Никто ничего не знает. За мной никто не приехал. Я по­ехал на студию на трамвае. Вдруг опять налет. Бро­сили бомбу на еврейский базар, который был на том месте, где сейчас находится цирк. Первые жер­твы. Приехал на студию. Услышали выступление Молотова. Картина стала ясна. Митинг. Александр Петрович выступил и сказал, что вместо заплани­рованных полутора лет на съемку картины, мы сде­лаем это за полгода и будем бить врага на его тер­ритории. Настрой был вот такой. Но буквально на следующий день, когда мы приехали на съемки, той массовки, в которой участвовали солдаты, не было. Тогда мы поняли, что извините, но это все­рьез и надолго».

Вспоминает В.Д. Рычков:

«Я жил в Киселевске Кемеровской области. На начало войны реакция у людей была разной. Взрослые встретили войну со слезами на глазах, с озабоченностью, расстроенными. Бегали к друг другу, шептались, обменивались мнениями, пони­мали, что надвигается страшная беда. А мы, мо­лодежь, — с энтузиазмом и воинственно. Собра­лись в горсаду нашем на танцплощадке, но ни о каких танцах не было речи. Мы все разбились на две группы. Одна группа «специалистов военного дела» утверждала, что 2—3 недели — и от фашис­тов ничего не останется. Вторая, более степенная группа, говорила: «Нет, не 2—3 недели, а 2—3 ме­сяца — и будет наша полная победа, разгромят фашистов». Азарта этому придавало еще необычное явление. В это время на западе был не обычный «закат как закат», а багрово-красно-кровавый! Еще говорили: «Это наша Красная Армия так обруши­лась всеми огневыми средствами на немцев, что видно даже и в Сибири!» Ну, это была утопия, ко­нечно. А я... Сейчас я не знаю, по какой причине, но тогда стоял и думал: «О чем они говорят?» Мне говорили, что я всегда был умным, — может быть, я не уверен. Мой друг Ромашко, он и сейчас живой и может подтвердить, спрашивает: «А ты, Валька, чего стоишь и не говоришь своего мнения?» И я говорю дословно следующее: «Нет, ребята, надело нашей победы уйдет не менее 2—3 лет». Какой тут шум-гам начался! Как меня только не оскорбляли! Как не обвиняли! Я все думал, лишь бы по морде не надавали за такой прогноз. Не знаю, не могу объяснить почему, но я был уверен, что какие там 2—3 недели! Два года, как я сказал. Но оказалось, что я хоть и был ближе к истине, но сильно-сильно ошибался...»