День пламенеет - Джек Лондон

— Если вы едете в город, отправьте это, пожалуйста, — сказал он.

— Непременно. — Пламенный спрятал письмо в карман пиджака. — Вы здесь живете? А?

Но маленький человечек не отвечал. Он пристально и удивленно смотрел на него.

— Я вас знаю, — заявил он. — Вы — Элем Харниш — Пламенный, так называют вас газеты. Что, не ошибся?

Пламенный кивнул головой.

— Но что вы здесь делаете в этом кустарнике?

Пламенный усмехнулся и ответил:

— Да вот смотрю, нельзя ли проложить путь для доставки сельских продуктов.

— Ну, я рад, что сегодня написал это письмо, — продолжал маленький человек, — иначе я бы вас не встретил. Я несколько раз видел вашу фотографию в газетах, а у меня хорошая память на лица. Я вас сразу узнал. Меня зовут Фергюсон.

— Вы здесь живете? — повторил свой вопрос Пламенный.

— О да. У меня здесь маленький участок, ярдов за сто отсюда. Там есть ключ, несколько фруктовых деревьев и ягодные кусты. Зайдите и посмотрите. Ключ чудесный. Такой воды вы нигде не найдете. Зайдите и попробуйте.

Ведя на поводу лошадь, Пламенный последовал за быстро шагающим живым человеком в зеленый туннель, откуда он неожиданно вынырнул на расчищенное место, если только можно назвать так пространство, где дикая природа старалась свести на нет плоды человеческих усилий. Это был крохотный уголок среди холмов, защищенный крутыми стенами входа в каньон. Здесь росли высокие дубы, свидетельствуя о более плодородной почве. Склон холма разъедался в течение веков, медленно образуя это отложение чернозема. Под тенью дубов, почти скрытая ими, приютилась грубая некрашеная хижина, ее широкая веранда со стульями и гамаками была превращена в спальню на открытом воздухе. Зоркий глаз Пламенного улавливал мельчайшие детали. Участок имел неправильную форму, расчищены были местечки с более плодородной почвой, а к каждому фруктовому деревцу, к каждому ягодному кусту и к овощам была проведена вода. Крохотные ирригационные каналы виднелись повсюду, и по некоторым из них пробегала вода.

Фергюсон возбужденно смотрел на гостя, ища признаки одобрения.

— Ну, что вы об этом скажете, а?

— Каждое деревцо подстрижено и облизано, — засмеялся Пламенный, но удовольствие, светившееся в его глазах, удовлетворило маленького человека.

— Понимаете ли, я знаю каждое из этих деревцев, словно они — мои сыновья. Я посадил их, нянчился с ними, кормил их и вырастил. А теперь пойдемте взглянуть на ключ.

— Действительно хорош! — одобрил Пламенный, отведав ключевой воды. Затем они повернули назад, к дому.

Внутреннее устройство немало его удивило. Приготовление пищи происходило в маленькой, примыкающей к хижине кухне, а вся хижина представляла одну большую жилую комнату. Посредине стоял огромный стол, заваленный книгами и журналами. Все стены, от пола до потолка, были заняты книжными полками.

Пламенному казалось, что он никогда не видел такой массы книг, собранных в одном месте. По сосновому полу были разбросаны шкуры диких кошек и оленей.

— Сам застрелил, сам выдубил, — с гордостью заявил Фергюсон.

Но коронным номером был огромный камин, сложенный из необтесанных глыб камней.

— Сам строил, — провозгласил Фергюсон, — и, ей-богу, тяга замечательная! Никогда не бывает ни малейшего дыма нигде, кроме отведенной для этой цели трубы. Даже когда дует юго-восточный, то не дымит.

Пламенный был очарован этим маленьким человечком. Он его сильно заинтересовал. Зачем он скрывается здесь, в лесах, со своими книгами? Он не дурак, это можно было заметить сразу. В таком случае зачем он здесь?

Все это было загадочно, и Пламенный принял приглашение поужинать, думая увидеть в своем хозяине сторонника питания сырыми плодами и орехами либо вообще какой-нибудь особой системы питания. За ужином, состоявшим из риса и кролика под вкусным соусом, они заговорили на эту тему, и Пламенный убедился, что маленький человечек не придерживался никаких «питательных систем». Он ел все, что ему нравилось, и избегал лишь таких комбинаций, какие скверно отражались на его пищеварении.

Тогда Пламенный решил, что тот является религиозным сектантом. Однако в разговоре, касавшемся различных тем, не было ничего странного. Покончив с ужином, они вымыли и спрятали посуду и сели покурить. Тут Пламенный, без обиняков, задал свой вопрос.

— Послушайте-ка, Фергюсон: с той минуты, как мы встретились, я все присматриваюсь, где у вас больное место, какого винтика не хватает. Но пусть меня повесят, если мне удалось что-нибудь найти. Что вы здесь делаете? Что вас заставило сюда явиться? Чем вы до этого занимались? Валяйте же и растолкуйте мне это.

Фергюсону вопрос понравился, и он этого не скрыл.

— Прежде всего, — начал он, — доктора объявили меня безнадежным. Давали мне в лучшем случае несколько месяцев, а до того я прошел лечение в санатории, совершил две поездки — одну в Европу, другую — на Гавайи. Они испробовали и электричество, и усиленное питание, и строгую диету. Я прошел через все стадии. Они меня разорили своими счетами, а мне становилось все хуже да хуже. Беда была двоякая: во-первых, я родился хилым, а во-вторых — жил ненормально, — слишком много работы, ответственности и напряжения. Я был редактором «Таймс-Трибюн»…

Пламенный мысленно ахнул: «Таймс-Трибюн» всегда была одной из самых крупных и влиятельных газет в Сан-Франциско.

— …и у меня не хватило сил для такого напряжения. Конечно, и тело и дух отказались мне служить. Пришлось подкрепляться виски, а на мозг это влияло не лучше, чем ресторанная и клубная кухня на мой желудок и весь организм. Вот в чем была беда: я жил неправильно.

Он пожал плечами и затянулся трубкой.

— Когда доктора от меня отказались, я ликвидировал свои дела и отказался от докторов. Это было пятнадцать лет назад. В этих местах я охотился мальчиком, приезжая на каникулы из колледжа, и когда мне пришлось скверно, меня потянуло вернуться в эту страну. Я бросил все, решительно все, и поселился в Лунной долине — так, если вы знаете, называли индейцы долину Сонома. Первый год прожил в чем-то вроде сарая, потом построил хижину и послал за книгами. До этого времени я не знал, что такое здоровье и счастье. Посмотрите на меня и посмейте сказать, что я выгляжу сорокасемилетним.

— Я никак не дал бы вам больше сорока лет, — признался Пламенный.

— Однако в тот день, когда я сюда прибыл, я выглядел шестидесятилетним, а это было пятнадцать лет назад.

Они долго говорили, и Пламенный взглянул на мир с новой точки зрения. Здесь перед ним был человек, не озлобленный и не циничный, который смеялся над горожанами и называл их безумцами, — человек, не думавший о деньгах, человек, у которого давно уже умерло стремление к власти. О дружбе среди горожан его хозяин говорил в определенных терминах.