День пламенеет - Джек Лондон

Вернувшись на ферму, Пламенный влез на лошадь и поехал от ранчо вглубь — к еще более диким каньонам, по крутизнам, еще более страшным. Теперь его каникулы должны были завершиться поднятием на гору Сонома. И через три часа он появился на вершине, усталый и обливающийся потом, в разорванной одежде, с расцарапанными руками и лицом, но глаза его блестели, а вид у него был необычайно оживленный. Он испытывал удовольствие школьника, тайком играющего в бродягу. Огромный игорный стол Сан-Франциско остался далеко позади. Но он ощущал не одну только прелесть запретного удовольствия. Похоже было, словно он принимал какую-то очистительную ванну. Здесь не оставалось места для низости, подлости и порочности — всего, что наполняет грязную лужу городского существования. Совершенно не задумываясь над деталями, он испытывал чувство очищения и подъема. Если бы его попросили определить свои ощущения, он просто сказал бы, что славно проводит время. Он не сознавал, что в его тело и отравленный городом мозг просочилось могущественное очарование природы, — это очарование было тем глубже, что он вышел из рода обитателей диких лесов и сам был покрыт лишь тончайшим налетом городской цивилизации.

На вершине горы Сонома домов не было, он один стоял здесь у южного склона под лазурным небом Калифорнии. Перед ним раскинулась степь пастбищ, перерезанная лесистыми каньонами, спускавшимися у его ног к югу и западу, расселина за расселиной, гребень за гребнем, в долину Пелума, плоскую, как биллиардный стол, — словно картон, расчерченный там, где возделывался жирный чернозем, на правильные квадраты. Дальше к западу вздымались один за другим горные хребты, окутывающие долины лиловатым туманом, а еще дальше, за последним горным хребтом, он увидел серебристое сияние Тихого океана. Повернув лошадь, он окинул взглядом запад и север, от Санта Роса до горы св. Елены и дальше на восток, через долину Сонома, до горного хребта, скрывающего долину Напа. Здесь, в сторону от восточной стены долины Сонома, по линии, пересекающей деревушку Глен Эллен, он заметил трещину на склоне холма. Первая мысль была, что это скважина, пробитая для разработки руды; потом, вспомнив, что он не в золотоносной стране, перестал думать о трещине и продолжал обозревать горизонт дальше, к юго-востоку, где по ту сторону бухты Сан-Пабло можно было разглядеть отчетливо и ясно две вершины горы Даиболо. К югу высилась гора Тамалпайс, а дальше, на расстоянии пятидесяти миль, где сквозные ветры Тихого океана дуют в Золотые ворота, низко стлался дым Сан-Франциско.

«Мне никогда не приходилось видеть столько мест сразу», — подумал он.

Ему не хотелось уезжать, и только через час он заставил себя оторваться и спуститься с горы. Решив, для забавы, поискать новую дорогу, он только поздно вечером вернулся к лесистым холмам. Здесь, на вершине одного из них, он заметил зеленое плато, резко отличающееся от общего тона зелени. Вглядевшись в него своим острым взглядом, он различил три кипариса, — он знал, что только рука человека могла посадить их здесь. Побуждаемый чисто мальчишеским любопытством, он решил исследовать местность. Холм так густо зарос лесом и был так крут, что ему пришлось слезть с лошади и идти пешком; иногда он опускался на колени и пробирался ползком сквозь густой кустарник. Неожиданно он вышел под тень кипарисов. Они были заключены в маленьком квадратном пространстве, обнесенном старой оградой, — видно было, что колья обтесаны и заострены рукой человека. В ограде возвышались холмики двух детских могил. На деревянных досках, тоже обструганных, было написано: «Малютка Дэвид, родился в 1855 г., скончался в 1859» и «Малютка Лили, родилась в 1855 г., скончалась в 1860».

— Бедные крошки! — пробормотал Пламенный.

Видно было, что за могилами следят. На холмиках лежали увядшие букеты полевых цветов, надписи на досках были заново выкрашены. Руководствуясь этим, Пламенный принялся искать дорогу и, действительно, нашел тропинку, сбегавшую с противоположного склона холма. Обогнув холм, он вернулся к своей лошади и поехал к ферме. Из трубы вился дымок, и вскоре он уже завязал разговор с нервным, стройным молодым человеком, который, как он узнал, был только арендатором ранчо. Велик ли хутор? Да, около ста восьмидесяти акров, хотя и кажется значительно больше. Это объясняется тем, что форма его такая неправильная. Да, сюда входят и глиняная яма, и все холмы, а граница его вдоль большого каньона простирается на милю в длину.

— Видите ли, — сказал молодой человек, — здесь совсем глушь. Когда стали эту местность расчищать, поначалу была скуплена вся хорошая земля по краям. Поэтому-то межи такие извилистые.

О да, ему и его жене удавалось свести концы с концами, и работа была не слишком тяжелая. Арендная плата невелика. Хиллард, землевладелец, получает хороший доход от разработки глины. Хиллард — человек со средствами; у него большие ранчо и виноградники внизу, в долине. Кирпичный завод платил десять центов за кубический ярд глины. Что касается ранчо, то земля здесь местами была хороша, там, где она возделана, как, например, на огороде и виноградниках, но местность слишком неровная — холмы и каньоны.

— Вы — не фермер, — сказал Пламенный.

Молодой человек улыбнулся и покачал головой.

— Да, я телеграфист. Но мы с женой решили отдохнуть годика два и… очутились здесь. Но время уже на исходе. Осенью, после сбора винограда, я возвращаюсь в контору.

Виноград-то хорош, виноградник занимал около одиннадцати акров. И цена была неплоха. Он взращивал почти все необходимые им овощи. Если бы место принадлежало ему, он расчистил бы склон холма над виноградником и развел бы фруктовый сад. Почва была хорошая. Здесь было много пастбищ, разбросанных по всему ранчо, а на нескольких расчищенных лужайках, занимающих в общем около пятнадцати акров, он собрал прекрасное сено. Оно расценивалось на три-пять долларов за тонну дороже сена из долины.

Слушая его рассказ, Пламенный внезапно почувствовал зависть к молодому человеку, жившему среди всех этих чудес, где он — Пламенный — странствовал последние несколько часов.

— Какого черта вы возвращаетесь в телеграфную контору? — спросил он.

Молодой человек улыбнулся с оттенком грусти.

— Потому что здесь нам не пробиться… — секунду он колебался, — и потому что нам предстоят новые расходы. Как ни мала арендная плата, а все же приходится с ней считаться. А кроме того, у меня не хватает сил, чтобы по-настоящему возделывать землю. Будь эта ферма моей собственной, либо я сам был бы таким крепышом, как вы, — лучшего мне и не нужно. Да и жене моей тоже. — Снова грустная улыбка пробежала по его лицу. — Видите ли, мы родились в деревне и, потолкавшись несколько лет в городах, поняли, что в деревне нам лучше. Вот мы и решили выбиться на дорогу, а потом купить себе клочок земли и основаться на нем.