Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

– Вон ее лавка, – хмуро кивнул Воробьев, когда прибыли на место, – под кривою вывеской. И, кажется, хозяйка еще на месте – повезло нам. Что ж, Степан Егорович, если вам удастся вызнать у этой женщины что-то большее, чем узнали мы с Александрой Васильевной, то, клянусь, я съем свою шляпу, как говорят англичане!

А Кошкин уже понял, что напрасно его протеже это сказал. Он приблизился к высоким витражным стеклам цветочного магазинчика и, прищурившись, глядел на вывеску над ними. Вывеска была из деревянных дощечек, на которых краской вывели название «Цвѣты и …». Что именно шло в дополнение к цветам, было непонятно, потому как вторая половина вывески оказалась разбита местными хулиганами. А потому прикрыта куском материи, трепещущей на ветру.

– Позвольте вашу трость, Кирилл Андреевич, – попросил Кошкин.

А после, подняв ее над головой, ловко сорвал кусок материи с обломков вывески.

Надпись под нею читалась, конечно, неважно, но вполне можно было разобрать: «Фотографія Самуила Штраубе».

* * *

Пойманный своем промахе, Воробьев был уязвлен до крайности. Но хорохорился, еще и оправдания себе искал. И вот уже эта его черта Кошкину не нравилась абсолютно. Ошибаться не стыдно – стыдно не признавать ошибок! Иначе никогда не научишься избегать новых.

А что до самодеятельности Воробьева, его попытки без надзору сверху допросить жену Глебова, Кошкин, хоть и крыл его на чем свет стоит – даже взглянул на химика по-новому. С интересом. Смелости тому было не занимать. Воробьев умел принимать решения сам, и принимал их быстро – а в сыщицком деле это всегда огромный плюс! Что греха таить, Кошкин, в начале карьеры, тоже ведь далеко не обо всех своих художествах докладывался начальству. И, заполучив адресок важного свидетеля, вполне мог расхрабриться и поехать к нему сам, никому ничего не сказав. Чтобы и лавры, в случае успеха, достались ему одному.

Но тогда уж Кошкин и работал со свидетелем изо всех сил, носом землю рыл – но хоть что-то важное да приносил начальству! И получал заслуженную похвалу да продвижение по службе.

А Воробьев – нет, он подобных амбиций не имел. Он поехал на Васильевский остров, чтобы перед девицей Соболевой покрасоваться. Чтобы с нею наедине побыть. Мужчины, когда влюблены, совершают поступки столь идиотские, что, на месте докторов, Кошкин приравнял бы влюбленность к душевным болезням да запирал бы в богадельне, пока не излечатся…

Но и здесь он упрекать Воробьева не имел никакого морального права – потому что сам из-за Светланы совершал поступки еще более идиотские. А порой и преступные.

Он знал, что хотел предложить Воробьев в лаборатории. Точно так же, как изъяли трости Лезина, он хотел изъять трости Дениса Соболева – и поискать кровь на них. И это было логичным. И уместным. Это могло бы снять все подозрения по поводу Соболева, если бы крови не обнаружилось.

Зато, если бы кровь обнаружилась… Кошкин об этом и думать не хотел.

* * *

Анна Степановна была женщиной лет немногим больше сорока –значительно моложе отлично сохранившегося Лезина, но годы на внешности супруги Глебова отразились сполна. Невысокая, раздавшаяся в талии; лицо ее еще сохраняло остатки миловидности, но было иссушенным временем и слишком неприветливым, злым, чтобы о той миловидности вспоминать. Жизнь с господином Глебовым, законный он ей супруг или нет, точно не была сладкой. И грозила стать еще более непростой, потому как Кошкин сразу смекнул: с цветочной лавкой хозяйка вынуждена распрощаться.

Встретила она полицейских сурово и будто заранее знала, что добром разговор не кончится – а потому говорить напрочь отказалась.

– И когда только вы меня в покое оставите – никакого житья нет! – Анна Степановна, уперев в бока руки, ругалась и изо всех пыталась не пустить сыщиков дальше порога. – Не знаю я ничего! Что знала – вон ему, – кивнула на Воробьева, – уже рассказала!

– Господин Воробьев – мой подчиненный, – спокойно, стараясь не злить цветочницу еще больше, объяснился Кошкин. – Он, по правде сказать, и не должен был вам вопросов задавать. Он в сыщицком деле новичок и, ежели обидел вас расспросами, то расплатится он за это сполна, уж поверьте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Да ничем он не обидел! – пошла на попятную и неожиданно смягчилась хозяйка. – Хороший мальчонка, а вам, начальничкам, лишь бы наказывать! Не стану я с вами разговаривать – сказала же, не знаю ничего!

– Лукавите, Анна Степановна, – мягко улыбнулся Кошкин. – Вы ведь с Розой Яковлевной крепко дружили в юности – а тут встретились, спустя столько лет. Неужто и парой слов не перекинулись?

– Ну да – дружили! Она барышня, а я посуду за господами мою – вот уж дружба так дружба!

– И все-таки Роза Яковлевна к вам хорошо относилась, по-доброму. И вы ее любили. Прежде. А потом рассорились. Стало быть, из-за мужа вашего?

Хозяйка лавки крепко поджала губы – и Кошкин видел, как они дрожат. Неужто и правда от обиды?

– Тетрадки ее, значит, тоже читали? – догадалась Анна Степановна, и голос ее потускнел. – Так чего ж вы пытаете меня расспросами! Сами все знаете, как было! Вот что за народ вы – любите-то поковырять, где побольнее!

Кошкин покачал головой, потянулся, было, чтоб коснуться ее руки – но женщина дернулась, не далась.

– Я ведь не из праздного любопытства вас спрашиваю, Анна Степановна. Вашу подругу кто-то убил – жестоко и несправедливо. Неужто не жаль вам ее?

Хозяйка лавки хмурилась и смотрела в сторону. Говорить не собиралась. Кошкин бросил взгляд на Воробьева – но посыла исчезнуть с глаз долой, ибо дальнейший разговор предстоял быть деликатным, тот не понял. Так и стоял столбом. Ну да ладно, Кошкин решил, что пусть учится, лишь бы не сболтнул чего.

– Вероятно, вы на вашу подругу злитесь за то, что произошло меж нею и господином Глебовым на той даче…

– Да не злюсь я на нее! – всплеснула руками Анна Степановна. – Не дура, чай, понимаю, что он, паршивец, к мужней жене лез! Виноват он, кто спорит! Да что толку былое ворошить?! Уж я вас знаю, вашему брату волю дай, так выдумаете, будто мой Сергей Андреевич Розочке голову-то и разбил! А то при жизни мало имя его трепали на все лады!

Анна Степановна не сдержалась: суровая непроницаемая маска на ее лице будто треснула, она громко всхлипнула и принялась утирать слезы передником. Воробьев нашелся даже скорее Кошкина – потянул женщине отутюженный белый платок.

– За что же, по-вашему, господину Глебову убивать Розу Яковлевну? – спросил Кошкин, когда женщина чуть успокоилась.

– Не за что! – вскричала она. – Я о том вам и талдычу, что не за что! Я всего разговора не слышала, но Сергей Андреевич плакал да прощения у нее просил. А она простила… Розочка добрая, она всех прощает. Тогда-то, на даче, этот Лезин, третий их собутыльник, уговорил Розочку смолчать про Глебова, про то, что в музыкальной комнате произошло. А она согласилась. Розочка доверчива до невозможности, ее на что угодно уговорить можно. И до сих пор такая!

Кошкин тотчас отметил оговорку цветочницы.

– До сих пор? Так вы все же успели поговорить с Розой Яковлевной и сами?

Анна Степановна бросила на него злой взгляд, опять стала молчать.

– Послушайте, – мягко, но веско заговорил Кошкин, – нам известно, что после того эпизода на кладбище ваша подруга стала сама не своя. В дневниках она писала, что жизнь будто надвое разделилась. Значит, она узнала в тот день что-то новое. Невероятное. Нам важно понять – для расследования дела понять – это господин Глебов сказал Розе Яковлевне что-то, или это были вы?

Женщина вздрогнула всем телом, подняла на Кошкина изумленные глаза:

– Так вы еще и меня хотите в убийстве Розочки обвинить?..

– Я не могу и не имею права этого исключать, – искренне признался Кошкин. В этот раз все же она позволила коснуться ее плеча. – Я сочувствую вам, ей-богу, и знаю, что тогда вы прощались с сыном. Что бы вы ни сказали в тот день Розе – вы или ваш супруг – все можно понять. В сердцах человек чего только ни скажет. А Роза Яковлевна, ваша подруга, должна была бы вас понять.