Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

Розе было все равно, а православный батюшка крестил ее под именем святой мученицы Аллы Готфской. Имя это не понравилось Розе сразу, и уже тогда она поняла, что никакого счастья в новой жизни у нее не будет.

Особенно после того, как впервые увидела своего будущего мужа… Седого старика, морщинистого, дурно пахнущего, медлительного и скучного. Еще и со взрослым сыном.

Василию Соболеву не было тогда и сорока лет – но семнадцатилетней Розе он и правда казался отвратительным стариком, даже старше ее отца.

– Почему он, батюшка? – потухшим голосом, ни на что не надеясь, спрашивала она отца перед самым венчанием. – Я бы лучше при вас с маменькой была всю жизнь… За счастье бы это сочла! Неужто вы меня так и не простите никогда?

Отец был холоден. Смотрел сурово. И все-таки молвил:

– Уже простил. Глупая, тебе бы радоваться, что теперь хозяйкой в своем доме станешь! Непорядок это, чтобы моя дочь – и незамужней осталась. А муж у тебя хороший будет, не голь перекатная, не какэр16. И тебя попрекать не станет за былое! – Роза ниже склонила голову. – Напротив – рад-радехонек, что я согласие на брак дал. В близкий круг да в управление банком я его, конечно, никогда не пущу, пусть не надеется. Но жалованием на обижу. И дом вам подарю для житья – о том не переживай.

Слово батюшка сдержал: и правда подарил прекрасный дом с множеством комнат. Дом, пожалуй, был даже лучше того, в котором жили сами Бернштейны. Да и муж, Василий Николаевич, оказался человеком хорошим и порядочным, дурного слова, кажется, за всю жизнь ей не сказал.

В комнате Розу теперь никто уже не запирал – воли ей было столько, сколько не было никогда! И книги, какие хочешь, и прогулки, где угодно. И наряды самые разные. И горничная, и кухарка в услужении. Батюшка был состоятельным человеком, но прижимистым до крайности, и не позволял себе и своей семье и десятой доли того, что по средствам мог позволить. Все это осознала Роза только во втором своем браке.

Жить бы да радоваться теперь.

И ведь даже в спальную к ней Василий Николаевич первое время не ходил. Роза уж успокоилась: и правда, сорок лет как-никак, видать, не до того пожилому человеку. Чуть позже поняла, что новый ее муж лишь выжидал положенный срок, дабы быть уверенным, что первенец Розы будет от него, а не от кого-то другого.

А когда поняла – увидела и мужа, и новую жизнь свою в истинном свете. Она была только лишь необременительным довеском ко всем благам, которые предоставил Соболеву ее отец взамен на сговор о женитьбе. Да, у нее было полно воли – столько воли, сколько ей и не нужно. Ее мужу до нее попросту не было дела. Она что пустое место для него.

Тяжело становиться пустым местом после того, как уже была чьей-то любимой… Ведь Шмуэль и правда любил ее. Быть может, и не стоило говорить на суде всех тех слов, что она сказала.

Временами Роза вспоминала мост в саду Излера – за мгновение до того, как увидела нагую Журавлеву в лодке. Вспоминала темные тягучие воды внизу, и их манящий покой. Что, если она тогда все же успела перегнуться через перила и броситься вниз?..

В православии самоубийство – великий грех. Все самоубийцы попадают в ад.

Но у иудеев ада нет. И у Розы ада не было – не заслужила. Вместо ада у нее жизнь, которую она не жила, а доживала, каждый свой день в мыслях возвращаясь в прошлое. Прошлое тоже не было особенно счастливым, но, какое бы ни было, Роза жила именно в нем.

Часто, глядя в окно на вечно серый Петербург, Роза думала, что если сейчас же уйдет из этого дома – в никуда, далеко, хоть бы и на Черную речку – то ее никто и не хватится. Наоборот, ее муж только вздохнет с облегчением.

Может быть, Роза и ушла бы. Да не успела – поняла, что в тягости.

Беременности она была не рада. Ребенок навсегда привязывал ее к нелюбимому мужу, к дому, который так и не стал родным. Ребенок не позволял и помыслить о том, чтобы уйти! Родился мальчик. Роза все смотрела на него, смотрела и ждала, когда проснется в ней хоть что-то похожее на нежность. Так и не дождалась. Это ужасно, Роза самой себе боялась в том признаться, но она так и не смогла полюбить малыша. Он был живым напоминанием, что ее первенец должен был быть сыном Шмуэля – а не этого чужого и неприятного ей человека…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Василий Николаевич назвал мальчика в честь своего батюшки, но тоже не радовался сыну. Морщился, что мелковат, не в их породу. Сын у Василия Николаевича уже был – любимый старший сын, наследник. Денис. Все, что делал муж Розы – все делал для Дениса. Он и на брак на этот, со всех сторон неприглядный для себя, пошел лишь затем, чтобы будущее любимого сына обеспечить.

А вот с Сашенькой, дочкой, дело обстояло несколько иначе. К Сашеньке и мама Розы привязалась сразу, как увидела. Хотела даже к себе забрать на воспитание – но тут уж Василий Николаевич не позволил. Взамен на допуск бабушки к внучке выторговывал для себя все новые и новые блага, а потому дочку держал при себе. Потому и любил Сашеньку как будто чуть больше, чем Николашу.

А Роза… Роза глядела на свою подрастающую дочь – в ее глаза, такие же янтарно-карие, как у самой Розы, на ее кудряшки, на нежное детское личико – и у нее сжималось сердце от четкого понимания, что Сашенька непременно повторит ее судьбу. Повторит в точности или в деталях, но обязательно будет столь же несчастлива. Будет всю жизнь страдать. Нельзя к Сашеньке привязываться. Привяжется, вложит в ее головку свои неразумные мысли, мечты, стремления – обречет дитя на свою мучительную судьбу. Оттого всякий раз, как Сашенька к ней ластилась – Роза отталкивала, отворачивалась. Пускай лучшее девочку эта мадемуазель воспитывает: чем дальше ей быть от воспитания Розы – тем лучше.

* * *

Единственным светлым пятном в доме ее нового мужа был для Розы Денис, пасынок. Роза и помыслить не смела о том, чтобы заменить ему мать, она, скорее, была старшей сестрой. Подружкой. Рядом с ним она будто и сама становилась ребенком – таким, каким не была никогда. В доме отца шалить не разрешалось. В доме отца и слова лишнего нельзя было говорить.

В детстве Деня был чудесным ребенком – открытым, добрым, чуть шаловливым, как все дети. До безумства любил книги про пиратов и дальние страны и мечтал, как вырастет, уплыть за море. О том же мечтала когда-то и Роза в свой Медовый месяц на Черной речке, а потому понимала Дениса, как никто… Василий же Николаевич за мечты за эти даже выпорол как-то разок своего любимого сына, а книжки повыбрасывал. А к тринадцати годам, покуда Денис еще в гимназии учился, стал заваливать его мелкими заданиями по банковским делам. Бумаги отвезти, поручения передать, письма у почтальона забрать. После занятий в гимназии и беготни по всему городу с охапками документов, мальчик приходил домой уже по темноте. Весь дом спал, а Роза видела, как из-под двери его свечка мигает, а он пером скрипит – уроки учит. Счеты да грамоту. Василий Николаевич не приветствовал, если сын что-то кроме них выучить стремился. Чуть притащит домой новую книжку – батюшка и того больше поручений дает.

– Василий Николаевич… – попыталась как-то поговорить с мужем Роза, – Деня ведь способный мальчик, сам к наукам тянется. Ему бы после в университет какой пойти – может, на юриста, а может, и на врача даже. А для университета, я слышала, счетов и грамоты маловато все же…

– На кой ему на врача-то идти? – хмуро глянул супруг. – Не для того я сына в банк Бернштейнов каждый день дергаю, чтоб он на врача пошел. Примелькается – авось возьмет его Яков Абрамыч на какое место. На любое, право слово, хоть двери господам открывать! Ох, нам бы лишь зацепиться…

Супруг недобро прищурился, глядя куда-то сквозь Розу – но тотчас опомнился. Бросил на нее строгий взгляд:

– Или ты слыхала, что батюшка твой не станет Деньку в банк брать?

– Да нет, отчего же! Непременно возьмет, коли вы попросите… Деня мальчик смышленый.

– Вот-вот, смышленый, – смягчился Василий Николаевич. – Я таким не был в его годы. Денька во всем меня лучше – и пристроиться сумеет лучше. А врачом много ли он заработает, скажи на милость? То-то ж. Что-то твой батюшка ни одного из сыновей ни на врача, ни на юриста отправлять не стал!