Тень Лучезарного - Сергей Малицкий

– Прохода не было, – повысила голос Лакрима. – И рисунки совпадали.

– Ну нет же, – нахмурилась Лава. – Я же…

– Встань у жаровни, – поднялась Лакрима. – Встань и закрой глаза.

Лава отставила чашу, встала и подошла к жаровне. Замерла почти точно под центром рисунка на потолке, который, как уже поняла она, был вычерчен копотью. Огляделась, почувствовала жар, исходящий от углей, и закрыла глаза. Словно ветер дохнул в лицо Лавы.

– Открывай, – сказала Лакрима.

Лава посмотрела на ноги. Теперь она стояла в центре небольшого, не более четырех шагов в поперечнике круга, и рисунок на потолке вновь был повторен пеплом на полу. И, кажется, в самом деле, точно с ним совпадал.

– Я не знаю, к чему ты прислушивалась, – сказала Лакрима, – но помни, что переступая через линию, ты неминуемо окажешься под ударом молнии. Удар будет не больнее щипка, но ты не сможешь от него закрыться. Зажмурь глаза и выйди из круга, хотя бы подойди ко мне.

– Как я могу выйти? – удивилась Лава. – Круг замкнут.

– Повтори то, что ты делала, – попросила Лакрима.

Лава опять закрыла глаза и прижала пальцы к вискам. Биение было тут как тут. Ухало, колотилось в ушах и под кожей. Или это лишь казалось ей? Ведь она только что сидела за столом и даже думать не думала об этом шуме в висках. И вот опять. Значит, нужно прислушиваться? Что ж, она прислушается, но какой смысл прислушиваться, если круг замкнут? Хотя, кажется, когда она поворачивается лицом в эту сторону, звук становится тише. Что ж, будь что будет. Как сказала Лакрима? Не больнее щипка? Один шаг…

– Глаза! – потребовала Лакрима.

Лава открыла глаза и увидела, что пепел перед ней разбегается в стороны, освобождая проход.

– Вот так вот, – снова плеснула в чашу вина и тут же его выпила Лакрима. – Вот так вот. Садись.

– Я что-то сделала не так? – не поняла Лава.

– Ты ничего не сделала, – мотнула головой Лакрима. – Но и я ничего не сделала, во всяком случае, не разглядела в тебе ничего. Я и теперь ничего не вижу, кроме твоей косы в мешке, да того, что ты совершила только что, сама ничего не совершая. И если что, не думай, никакой помощи тебе оказать плод Литуса, что начинает расти в твоем чреве, не может. Он еще слишком мал. Это все – твое. Признаюсь, я разочарована, я ведь рассчитывала использовать тебя в качестве приманки…

– Приманки? – не поняла Лава.

– Не волнуйся, – махнула рукой Лакрима. – Никакой опасности. Мне нужна была чистая девушка или парень, чтобы поставить его в точку силы башни угодников и увидеть через него источник беды Эбаббара. Но теперь мне придется подумать… Использовать девушку, которая и сама имеет силу, неразумно. Вести неизвестную ворожбу опасно…

– Что со мной? – спросила Лава.

– С тобой все в порядке, – ответила Лакрима, прикрыв глаза, – но что мне делать… я решу, скорее всего, только к полудню. Тебе будет где отдохнуть, хотя в башне угодников не слишком ухожено, не все мы успели… приготовить. Ну да ладно. Я подумаю…

Лакрима закрыла глаза и замерла.

– Так что же со мной? – повторила Лава, когда пауза затянулась.

– Есть несколько видов склонности к стихийной магии, – наконец словно очнулась Лакрима. – Иногда это способность накапливать мум и, главное, способность обращать его в силу. Кроме этого, быстрота схватывания тонкостей колдовства, которая подобна таланту к игре на прайдской флейте или араманском рожке. Таковы мы, магистры магических орденов, некоторые их послушники, может быть, – Софус. Иногда случается полная невосприимчивость к магическим воздействиям из разряда мороков. Стойкость. Я знаю о двух таких случаях. Один в Бэдгалдингире, другой в Ардуусе. Но эти люди в родстве, так что, возможно, это что-то в их крови. Третьим видом склонности является зеркало. Говорят, что возможно отражение любой магии, что вместе с некоторым талантом способно произвести впечатление на кого угодно. Но подтверждений подобным способностям у меня нет. Кроме этого, встречаются пожиратели магии, но это тоже великая редкость. Довольно много лет назад был отмечен ребенок с такими способностями. Где-то в Тирене. Твой случай – пятый. Твой собственный, не различимый даже для тебя талант, оберегает тебя от чужой магии, взаимодействуя с ней. Не знаю, как надежно, но оберегает. И при этом, в магическом смысле, ты девственна. Боюсь даже предположить, что ты смогла бы творить, всплыви это твое умение в твою явь.

– И что же мне делать? – растерялась Лава.

– Пока что есть медовые фрукты, – пожала плечами Лакрима и отправила в рот щепотку изюма. – Послушай. Орден Огня – в Уманни. Орден Воды ушел в Аббуту, там завязывается страшное, поэтому орден Земли и твоя радость тоже отправились в Уманни. В городе остается пока только орден Воздуха, да и то до тех пор, пока мы не выясним, кто разрушил одну из башен угодников.

– Зачем кому-то рушить башни? – не поняла Лава.

– Чтобы ослабить город, – ответила Лакрима. – Башни сдерживают нечисть. Достаточно сказать уже то, что над городом нет сэнмурвов. Появились было, но исчезли. Так что каждая из башен – это словно бастион. И поверь мне, мы заняли вторую башню угодников не просто так. Она сильнее любой из магических башен, пусть и стояла брошенной несколько лет. Но если тот, кто проник в город, сумел разрушить хранилище, он разрушит все.

– А разве пустые башни что-то значат? – удивилась Лава.

– Больше, чем ты думаешь, – покачала головой Лакрима. – Они словно огромные амулеты. Даже пустые, как теперь башни угодников, они значат многое. Тебе бы рассказали об этом ордынцы, что штурмуют их в Самсуме… Хотя там им уже осталось недолго… Но представь себе, какой силой должен обладать некто, рушащий то, что не мог обрушить никто и никогда!

– Разве у Светлой Пустоши мало силы? – спросила Лава.

– Достаточно, – кивнула Лакрима. – Но нужен проводник. Тот, к кому эта сила может быть приложена. И вот он – наш враг.

– И что я должна делать? – спросила Лава.

– Слушать, – ответила Лакрима. – Смотреть по сторонам. Думать. Время у тебя есть. Мне ты не должна ничего. Только слушай.

– Биение? – спросила Лава.

– Биение? – тихо переспросила Лакрима и медленно поднялась на ноги. – Так ты это слушаешь? Как давно?

– Со вчерашнего дня, – ответила Лава. – Когда небо стало серым, оно застучало у меня в висках. Что это?

– Никто больше не слышит этого в Эбаббаре, – сузила взгляд Лакрима. – Только я. Амплус иногда и с большим напряжением. Феры и Никс Праины уже не было в Эбаббаре, когда это началось, а перекликаться с ними через пустошь я не рискну. Но ты слышишь…

– Что это такое? – повторила вопрос Лава. – Светлая Пустошь? Губитель? Или Лучезарный оживает в поганом Пире?

– Не знаю, – призналась Лакрима. – Ничего не могу сказать. Но именно это не дает мне покоя. Больше, чем угроза уничтожения сущего под этим небом. И только потому, что я не понимаю…

– Может быть, Энки вспомнил о нас? – с надеждой прошептала Лава. – Волнуется, и мы слышим биение его сердца?

– Забудь об Энки, – мрачно произнесла Лакрима. – Рассчитывай только на себя.

– Почему? – не поняла Лава.

– Потому что и ему тоже не на кого больше рассчитывать…

Глава 18

Серва

Бибера повела пятерку еще выше по склону. Они шли тяжело, проваливаясь по колена, а то и глубже, в сырой снег. Первым двигался Холдо, последним Игнис. Он смотрел на маленькую, светловолосую Серву и думал, что, наверное, было что-то в этой девчонке, если родители отпустили ее в дорогу. Что-то, оказавшееся сильнее, чем невозможность отправить собственного ребенка в опасное путешествие, почти на смерть. Сколько ей лет, пятнадцать? Ее старшему брату – тридцать. Вот он, идет перед сестрой и то и дело оглядывается, бросает взгляд на Игниса, словно дает понять, что спереди я ее защищу, ты уж не оплошай, принц Лаписа, прикрой мою сестру сзади.

– Отдых, – сказала Бибера, смахивая снег с серой плиты. – Выше мы не пойдем. Нужно отдохнуть. Хотя бы немного.

Сказала и тут же залилась слезами, но заплакала без рыданий. Слезы просто потекли по ее щекам. И стоявшие рядом Холдо и Фестинус в беспомощности развели руками. Серва присела рядом и обняла Биберу.

– Она была хорошая, – всхлипнула та.

– Почему такая разница? – спросил Игнис Фестинуса. – Сестра младше тебя на пятнадцать лет?

– На четырнадцать с половиной, – нахмурилась Серва.

– На четырнадцать с половиной, – согласился Фестинус. – Я и сам спрашивал родителей, чего это вдруг? Они ответили, что им стало мало любви.

– Она прибавляется с каждым ребенком, – объяснила Серва. – Причем не только для меня или для родителей, но и для Фестинуса. У вас было много любви в доме, ведь так?

Она спросила Игниса об этом спокойно, не думая его обидеть или задеть какие-то струны в его сердце, и он смотрел в зеленые глаза светловолосой девчушки и думал, что сейчас он, прокаленный болью и напастями, как никогда ближе к тому, чтобы сесть рядом с Биберой и излить накопившиеся слезы.