Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

этой причине можно ли сказать, что задумка сорвалась, если задумка даже и не начиналась? Скорее да, чем нет. Или…Сейчас же в надежде составить новую перспективу, столкнулся с той же проблемой в виде промежуточных ответов и путей. А нужен ли так план? Гуру разных сфер, негоцианты, просвещенные, деятели и просто добившиеся чего-либо люди вечно твердят о каком-то плане и следования ему. Прямо как в знаменитом высказывании: «с самого начала у меня была какая-та тактика, и я ее придерживался». Придерживаться плана по разработке плана — пока только на это меня хватило. Мой разум лихорадит; мое сознание в растерянности; мое тело потеряло в объёме — это вроде называется депрессия. Лёгкий смех больше похожий на стон подбитого зверя вырвался из меня, нарушая глубокую тишину в непроглядной тьме ночи. Перевернулся на бок — не помогло, все также тревожно. Жизнь новая, бесспорно, под боком и взором архимага внушала разные чувства и мысли: от восхищения до страха, от воодушевления до пассивности, от жажды до пресыщения. Я наблюдал эту всеобъемлющую власть, силу, роскошь, концентрацию знания — блеск этого поражал до глубины и заставлял вместе с тем трепетать, как муссон способен сносить бабочку. Мне одновременно хотелось быть частью этого и бежать как можно дальше, не оглядываясь, ибо все это мне казалось вот-вот и задавит, и поглотит под своей тяжестью такое маленькое существо, как человек. Я не глыба, я камешек, которого случайно занесло на скалу огромной волной, и теперь являясь частью — а быть может, просто заблуждаюсь, — этой огромной скалы я должен так же, как эта скала сопротивляться бесконечным ветрам и тем же волнам. И как мне следует противиться вывертам судьбы и силиться? Формулу этого однажды открыл некий философ, затем которое взяли себе для наделения собственного я пафосом от глупой значимости пубертаты, выраженные словами: у кого есть «Зачем», сумеет вынести любое «Как». Я что, взрослею? Наше общество и его устои взращивают нас слабыми существами, отводя от всякой ответственности и владения мнением, говоря, что «ты еще маленький». Едва минует шесть с половиной тысяч с хвостиком дней от роду, как тебе уже твердят антоним — «уже взрослый». А на что ты способен, если всю жизнь был крохой, а затем одна секунда сдвигает две стрелки на часах и эта самая одна секунда уместила в себе целый огромный этап твоей жизни, которого тебе не дали. Бери сам, или разрушайся. Затем ищем спасение в забытье. Уснуть, уснуть, уснуть! Надо уснуть! Кажется, получилось. Или нет? Не хочу знать которое сейчас время — это означало бы приближение подъема, а вставать вовсе не хотелось. Вся проблема в фильмах, что вещаются из наших телевизоров — лучше бы их не изобретали. Невозможно передать за какие-то два часа всю подоплеку жизни, поэтому они одной склейкой и следующим кадром переоборудуют из только что неудачника успешного персонажа. Где все те трудности, где все те испытания, где вся та рутина, что человек всегда должен проходить? И даже если покажут, то, опять же, двух часов недостаточно. Наше поколение разучилось ждать. Истекают сто двадцать минут, спадает то воодушевление от красивой сцены, раздирающей душу истории, и оказывается за окном все та же картинка, что была до того, как ты нажал на «загрузку». Проходит два дня, два месяца, два года — а ты все тот же, и жизнь у тебя вся та же. Мы повторяем ошибку того новоприбывшего неофита, что полон надежды придать всему вокруг смысла, когда его разум порождают те же мысли, а сердце те же чувства. Два часа — кажется, столько я не могу уснуть, ворочаясь. Простыня уже смялась в клубок подо мной, и я попытался не вставая, расправить ее. Получилось скверно; только еще больше начал ощущать ее складки. Я полон сил; я верю в себя; я знаю себя, но разучился ждать. Я из того самого поколения. А ждать нужно долго, потому что и работы предстояло много. Хотя и этого ответа у меня нет — как много. Все представления носили обобщение. Есть начало, где нахожусь; есть конец, который хочу видеть. Нет середины — самого важного. Отмотка назад — «Зачем», «Как». Чем больше об этом думаю, тем сильнее хочу домой. О да, как же я хочу домой! К той тихой гавани, где все было понятно, где все было так предсказуемо. Вот чего сейчас не хватает — предсказуемости. Вихрь завертелся в тот момент, как осела пыль, и я услышал «Поздравляю, сынок!». Да нет же, скорее внучок, если брать разницу в возрасте, или мне только так кажется. Ну, может поздний ребенок, тогда да — сынок подойдет. Надо бы уже заснуть, а то начинаю чувствовать, как скоро проголодаюсь, а это надо вставать, а вставать не хочется. Постель такая приятная и здесь не страшно. Пока я здесь новый день не начнется. С каждым новым днем приходят новые трудности. Он вытащил меня сюда из академии, куда я уже успел привыкнуть, и друзья, к тому же, появились. Он не был строг, никак не проявлял недовольство, но под его взором было тяжело находиться. Страх, что я совершу ошибку давил. А когда боишься совершить ошибку, ты ее совершишь. Затем показался император. Совсем мельком, но этого, как мне кажется, хватило, чтобы что-то изменить. Не может же быть это совпадением, что именно после соприкосновения с ним, меня вдруг определили помощником этого странного лепрекона — внешне почему-то именно его и напомнил, — с которым отношения у меня не заладились сразу же. Мне он откровенно был неприятен. Но я это тщательно скрывал. А вот он нет. Не знаю в чем причина, он был хамоват и вообще плут, делая, как по мне, многое не правильно. Так, однажды я попытался сделать подсказку, как лучше решить один вопрос, на что получил сначала омерзение с его стороны, подкрепленные сладостно-язвительным тоном держать свое место где-то у клоаки, а затем, когда дело в итоге решилось моим изначально предложенным способом, и вовсе выраженное игнорирование. И вот ведь, что самое ужасное: он, несмотря уже на то, что было все очевидно в вопросе неправоты, все равно оставался при своем, находя кучу отмазок и отговорок. Мне-то, впрочем, было наплевать на него в целом и, уж тем более, на его самочувствие, но мне было тревожно за само дело и как в дальнейшем будет решаться другое. Олов — что за дурацкое имя такое. Нас обманывали, нас жестоко обманывали в детстве, когда говорили,