Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

в бою, против сотни врагов, ты такой разъяренный и сильный, а когда девушка созналась тебе в любви кое-как слова связываешь в предложения.

— Так значит все-таки…да, — была она, в общем-то, права на счет моей растерянности.

— Я, говоря откровенно, не это рассчитывала услышать, — в конец она уже пришла в себя. По крайней мере, щеки практически высохли.

Сделал над собой небольшое усилие и начал собираться с мыслями. А мысли были довольно скользкие — нет, не по своей натуре, совсем бесхитростные, а опасные тем, что, подобрав хоть одно неправильное слово для выражения, могу навсегда отворить ее от себя. А почему-то этого я сейчас опасался.

— Я не хочу тебя обидеть, но и не хочу лгать. Не так должны начинаться — а вроде бы все у нас именно так, — отношения. В первую очередь, я хочу быть искренним, поэтому не могу сказать, что люблю тебя, но и, собственно, не могу сказать, что не люблю. Испытываю что-то между. Подытоживая: все развернулось слишком быстро. Вроде бы только вчера ты меня презирала, а сегодня говоришь это. Нужно время.

— Тогда скажи мне, что было тогда, когда ты бежал на мой зов. Ведь я видела твои глаза. Неужели ты просто испугался, что если умрет твоя жена, то это опозорит тебя в глаза общества и не более? Разве не ты боялся за меня? Разве это не любовь? — подошла она ко мне, стоя почти в плотную и проникая своим взглядом в мои глаза, чем немного конфузила. Все-таки в плане внутренней уверенности она даст мне огромную фору.

— Мнение общества — это последнее, о чем я думал в тот момент. Уж рассуди, было не до этого. Да, я правда тогда испугался за тебя и хотел спасти тебя, — выделял я слово «тебя». — Больше ни о ком и ни о чем я не помышлял. Но…

— Вот видишь, — не дала она мне закончить, ухватившись за этот «но», — в моменты, когда человеком овладевает полный страх и осознание возможного конца, только тогда в нем просыпается все то настоящее, что он заставлял дремать. Именно все это я тогда в себе и осознала, о чем говорю тебе сейчас. Именно это я углядела и в тебе, — взялась она нежно обеими руками за мою правую ладонь, поглаживая. — Прошу.

Сейчас мой разум совсем разорвало на куски. Во-первых, я не понимал, как разговор зашел в такое русло. Во-вторых, я не до конца понимал, что она хотела конкретно от меня услышать. Неужто взаимное признание в любви? Но ведь только что я признался ей в своем неравнодушии. Разве этого было недостаточно? Но казалось будто она слышит или хочет слышать только то, что ей хочется, вылавливая мои отдельные слова из цельного контекста. Эти экспрессии в ее исполнении совсем сбивали меня с толку.

— Вико, ты прости, но сейчас я совсем не соображаю. Мы можем отложить разговор на потом? — ответил я как можно мягче.

— Кажется, у тебя и правда был очень тяжелый день, — дотронулась она до моей щеки. — Хорошо, давай отложим этот разговор. Только с одним условием.

— Каким?

— Ляжем спать вместе.

— Мы и до этого ведь спали на одной кровати, — слегка не понял я ее. Снова.

— Разве это можно назвать на одной кровати? Так солдаты спят, когда наконец находят случай поспать на кровати. А я хочу, чтобы ты меня приобнял. И тем более, — слегка засмущалась она, — меня начали беспокоить кошмары и мне страшно.

И вот теперь мы лежим вместе, а я вдыхаю запах ее волос, обхватывая одной рукой ее талию. Приятно, однако. Вот что за день? Безумный — иначе и не скажешь, но, несмотря, на всю свою безумность, дико приятный в своем завершении.

* * *

Приятный запах внушал расположение; архитектура заставляла проникать солнечные лучи так, что они мерцали, гипнотизируя; тихая поступь клира, исполняющего свои рутинные обязанности, добавляла своей особой атмосферы, так присущей всякому храму. Вообще наблюдал, что миры хоть и разные, но очень схожие. Наверное, потому что люди есть люди, где бы они ни были. Вот и здесь величие этого здания, потолок которого был спроектирован так, будто бы уходил в небо, прививая трепет и одновременно спокойствие. Наверное, потому что…

— Сир, Деннар, какая приятная встреча, — голос из-за спины заставил меня резко обернуться. Немного резче, чем следовало бы. — Оу, извините, если я вас напугал.

— Нет, вы вовсе меня не испугали. Просто в такой размеренности ваш голос оказался слишком неожиданным, — ответил я, сопроводив ответ легкой улыбкой.

Верховный жрец был в шагах десяти, когда я обернулся к нему и сейчас медленно подходил ко мне. Широкая улыбка заставляла подниматься пухлые щёки, а щёки заставляли сузиться глаза, от чего вид его приобретал самое что ни на есть добродушие, на которое только способен был человек. Еще и луч, отраженный от его лысины словно добавил нимба. Моя фантазия в этот момент совсем сделала его святым. Облачился он в рясу сине-зеленого цвета, что свисала почти до пола, а кончики пальцев тонули в широких рукавах. В полной тишине раздавались звуки шлепанья его босых ног, на что я тут же обратил внимание.

— Люблю ходить босиком, — подергал он пальцами ног для наглядности. — В детстве мы с семьей жили очень бедно, и не всегда удавалось раздобыть обувь. И вот таким образом я напоминаю себе, откуда и кто я на самом деле. Учит, знаешь ли, смиренности и снимает излишек гордыни.

— Излишек? Я полагал гордыню нужно искоренять на корню.

— Ты когда сражаешься, злость охватывала тебя?

— Да, — начал я вспоминать свои моменты.

— И это делало тебя сильнее?

— Да, — вспомнил я и это.

— Но ведь злость — порок! — шевельнул он бровью, — если уметь распоряжаться всем этим, то щепотка порока помогает благу. Ты, к примеру, как мы выяснили, применяешь злость, чтобы победить врагов.

— Тогда для чего вы используете гордыню?

— Чтобы считать себя достойным быть верховным жрецом. В ином случае, одолеваемый мыслями, что я не заслужил этого, кто его знает, что из меня вышло бы. Сомнения страшный враг там, где есть служение людям.

— Мудрая мысль. Раньше я не думал о пороках в таком ключе, — задумался я.

— Для ясности, я тоже в твоем возрасте все воспринимал через призму белого и черного. Как оказалось, есть еще и серое. Оно самое сложное; подходить к нему нужно с осторожностью, но если уметь распоряжаться этим, то серое сильнее и черного, и белого; и даже черно-белого.

— Я не совсем до конца улавливаю вашу мысль, ваше преосвященство.