Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

Вот так завершился в российской столице последний дворцовый переворот XVIII века. Нам же остается лишь пролить свет на еще одну темную сторону данной трагедии и реабилитировать незаслуженно оклеветанную историками женщину, якобы пытавшуюся перехватить у сына власть. Никто из мемуаристов – непосредственных свидетелей драмы – о том ничего не знает. Только А. Ф. Ланжерон со слов великого князя Константина Павловича да М. А. Фонвизин с А. Чарторижским, не упоминая источника, обвинили Марию Федоровну в постыдном намерении заработать политический капитал на смерти мужа. Однако иная картина вырисовывается, если читать тех, кто или участвовал в событиях, или по горячим следам общался с очевидцами: А. Коцебу, практически досконально по крупицам реконструировавшего хронику гибели Павла I; Л. Бенигсена, говорившего с государыней; императрицу Елизавету Алексеевну (письмо к матери от 13/25 марта), сопровождавшую всю ночь августейшую свекровь; Д. Х. Ливен – жену сына влиятельной статс-дамы царицы Шарлоты Карловны Ливен. Последняя по просьбе Палена разбудила госпожу и после также обреталась возле нее.

Вот эти свидетели единодушно утверждают, что вдова не кричала солдатам: «Я хочу править!», а целую ночь на коленях умоляла караульных дать ей возможность проститься с убитым мужем. Сперва императрица постаралась преодолеть семеновский заслон на своей половине. Не добившись заветной цели здесь, она обежала комнаты супруга с другой стороны и обратилась с той же мольбой к преображенцам, стоявшим в библиотеке. Гренадеры Марина ничем не смогли помочь несчастной женщине. Разве что предложили выпить стакан воды, дабы хоть немного успокоиться. Затем Мария Федоровна пробовала не без угроз и проклятий убедить Бенигсена снять запрет на вход в кабинет мужа. Напрасно. Тогда-то государыня и прибегла к более сильному средству воздействия: отказалась признать сына императором, о чем тут же доложили Александру Павловичу.

Преемник Павла сидел у себя в комнате вместе с младшим братом. Оба здорово перенервничали за истекшие часы. Голова соображала не очень хорошо. Сами посудите, о чем и тот и другой подумали, получив сообщение о нежелании матери присягать старшему сыну. Верно, что матушка тоже хочет царствовать. К строптивой даме срочно выслали Палена. Генерал-губернатор, разумеется, разобрался, в чем дело, уведомил обо всем Александра I, после чего новый император незамедлительно согласился исполнить просьбу Марии Федоровны, которой в семь часов утра наконец разрешили войти в опочивальню убитого. Похоже, Константина Павловича, отвлекшегося на что-то другое, не ознакомили с подлинной подоплекой скандала, и тот спустя годы поведал Ланжерону и, видимо, Чарторижскому, тоже искаженный вариант неприятного происшествия…{130}

Приложения[1]

1 Письмо великой княгини Натальи Алексеевны княжне Александре Александровне Меншиковой (февраль – март 1727 года)

«Вселюбезнейшая и дорогая моя княжна Александра Александровна, многодетно здравствуй!

Благодарствую я за ваше писание, которое и впредь желаю. Приказала вам кланится цесаревна Елисавета Петровна, також де и великий князь. Еще же поклонитесь от мене вашей мамзели. При сем остаюсь всегда я вам верная и доброжелателная сестра великая княжна Наталия».

Источник: РГАДА, ф. 142, оп. 1, д. 594, л. 1.

2 Письмо княжны Александры Александровны Меншиковой великой княжне Наталье Алексеевне от 1 апреля 1727 года

«Великая княжна, моя милостивейшая государыня, сестрица!

Я зело сумневаюся и печалюся, что я думаю, што Вашево Высочество я в чом-нибуть прогневила. Такожея прошу Вашево Высочество изволь мне маю вину объявить. При сем я прошу Вашево Высочества, чтобы в прежней милости своей меня не изволь оставить и ф писаниех. Такоже я прошу прощение, что я давно к Вашему Высочеству не писала для тово, что я гавела. Такоже я хотела Вашево Высочества абмануть. Только я не пасмела Вашево Высочество маю премилостивейшею государыню абмануть.

Поздравляю Вашево Высочество с апрелем [в]места абмана. Еще прошу Вашево Высочество, изволь мой нижайший поклон отдать милостивейшему моему государю великому князю. При сем отдает свой нижайший и рабский поклон мамзель. При сем остаюся нижайшая и вернейшая к услугам Александра Меншикова.

Апреля 1 дня 1727 году.

Прошу Вашево Высочества, изволь мой любезной поклон отдать графине Софье Карлусовне. Изволь ей папенять от нас, для чево она к нам не пишит. Знать, она на нас осердилася».

Источник: РГАДА, ф. 142, оп. 1, д. 598, л. 1-2.

3 Письмо Ф. М. Санти АД. Меншикову от 1 июня 1727 года «Светлейший князь!

Тот день, как Ваша Светлость изволил мне приказать, я в путь свой отправился и без остановки ни единой минуты на дороге следую. Получил я Вашей Светлости милостивейшее писание ис Питергофа майя от 28 числа писанное. Дела, которые я имел с Петром Толстым, такой натуры.

После коронования Ея Императорского Величества вечнодостойные памяти в Москве видел я, что я случай имел дело отправлять под дирекциею вышепомянутого Толстого и что после окончания оной церемонии он мне знак своей милости за мои труды показал. Для того я думал, что мне иного лутче зделать не можно, токмо впредь ево протекции искать. Я тое ево к себе милость содержал чесным маниром – отданием ему визита, игранием с ним в карты и протчими учтивостми. Он мне обещал обще с Его Превосходителством бароном Остерманом чин обер-церемониймейстера. И вышепомянутой Толстой мне объявлял, что я, будучи в том ранге, буду получать жалованья по три тысячи Рублев на год. Я следовал всегда в близости ево протекции для ево высокопочитания, которое он в то время имел и, что более, Светлейший князь, мне казалось веема мудро, что я такого протектора в Сенате сыскал, ибо как мне, яко убогому иностранному, для моих малых претензей в то время, как я в сем государстве служу, лутчаго охранения не искать.

Конверсацей, которые я с ним имел, мне случай дали господина графа Николая Головина знать, которой после того послан был в Швецию. Помянутой граф Головин коресподенцию имел с помянутым Толстым о своих партикулярных делах и для ево министерской службы. Толко, как я видал следование их коресподенции, что оные господа обнадеживали друг друга между собою цыфрою кореспондовать для того, что граф Головин опасался, чтоб ево писма в Швеции не роспечатаны были. И оба согласились. И господин Толстой меня просил, чтоб я для ево старости тое коресподенцию с ним Головиным за него содержал. Помянутой граф Головин ко мне цыфру прислал, которую я назад послал з женою ево в Стекголм. И то после того, как помянутого Толстого определено послать в сылку. Светлейший князь, та коресподенция иных дел не имела, кроме того, что он тоже писал, что и в Верховной Тайной Совет, и какия намерения для швецких дел в России взяты были, повторял. Истинно, Светлейший князь, та коресподенция никакой опасности стату не имела, понеже оная была между двумя министрами одного государя. Хотя в содержании той коресподенции секретарскую должность принял от такого человека, как Толстой был, которой был публично поверенной министр, однакож, ежели бы я усмотрел, что [чрез] оной канал хотя бы самая малая худоба произойти могла, то я бы не принял. Дерзаю я Вашей Светлости объявить: Толстой не такой человек был, чтоб себя мог вручить такому малому иностранному, как я был. Правда, Светлейший князь, я бы ево притчине поспешествовал, ежели бы он меня в такие дела ввести хотел, которые до меня не касалися. Я веема не знал, чтоб он другие коресподенции в чужестранных краях держал. И как пробовать, что я от себя или от других о том ведал, тоб я ныне в том повинился.

Что до руской коресподенции касается, о том Ваша Светлость изволите разеудить, что ему до меня в том нужды не было. Я честь имел Вашей Светлости в начале донесть, что я регулярно помянутому Толстому визиты делал. Мой интерес в то время того требовал. Он мне дал дом, где стоять во все время, как я в Росии пребывать буду, которой я починил. Я часто у него бывал, и как перевотчик между им и господином графом Басевичем был. Хотя граф Басевич в начале того не хотел: для того, что он меня не знал.

Но тот, Толстой, не хотел иного взять, кроме меня. Я не хотел того на себя принять, имея опасение: зная состояние графа Басевича, что он в публике почитается за такого человека, которой не умеет тайны содержать. И я опасался, чтоб о том деле, о котором я от них слышел и между ими перевел, на меня не сказано было, что то дело от меня открыто. А Толстой мне обещал, что в том случае покровен буду. В протчем, он так хорошо знал, как я, что граф Басевич секретно дел содержать не умеет, которой ветряные проекты знает делать. Я Вашей Светлости исповедываюся, что Толстой ево графа Басевича более хулил, нежели респект отдавал.