Образ врага - Полина Дашкова

— Я слушаю…

— Воротынцев Юрий Владиславович, 1933 года рождения, вам кем приходится?

— Он мой отец…

Сильный звон в ушах не давал расслышать слова незнакомой женщины. Алиса поняла только, что надо прямо сейчас ехать в Институт Склифосовского, а больше ничего понимать не хотела.

Позже, когда прошло много дней и месяцев, она не могла вспомнить, каким образом доехала, на такси или на метро, как шла по коридорам, куда-то спускалась, поднималась, отвечала на вопросы, расписывалась на каких-то документах. В памяти образовался глухой провал. Небольшой временной отрезок, всего-то час или полтора, был пропастью, через которую всякий раз Алисина память перепрыгивала, зажмурившись, и не стоило вспоминать, ибо можно запросто сорваться в эту черную дыру.

Она очнулась, когда в нос ударил резкий запах нашатыря и чей-то чужой голос произнес вполне мирно, даже весело:

— Эй, ребята, она у нас здесь сейчас родит, чего доброго.

Алиса почувствовала наконец резкую, настойчивую боль и жутко испугалась, потому что там, где она находилась, нельзя рожать ребенка. Ни за что нельзя.

— Кому можно позвонить, чтобы за вами приехали? Где ваш муж?

— У меня нет мужа.

— А мать?

— Мама в Хельсинки на симпозиуме, — Алиса еле сдерживалась, чтобы не заорать от боли.

— Перевозку надо вызывать. Нам здесь только роженицы не хватает, — сказал кто-то.

Алису вывели в коридор, усадили на банкетку. Дрожал сизый люминесцентный свет, пахло формалином и хлоркой, боль раздирала все тело и не давала ни о чем думать. Специальная перевозка для рожениц приехала только через час. Врач и акушерка сердито обсуждали, успеют довезти или нет.

Не успели. Мальчик родился в машине. Он был крупный, крепенький, красный, как помидор. Он кричал мощным басом, отчаянно размахивал ручками и ножками. Алиса смотрела на сердитое маленькое личико, на мокрые темные волосики и не чувствовала ничего, кроме счастья. Оно было таким властным, огромным, таким ослепительным, что заполнило весь мир, и захотелось скорей позвонить папе, ведь как же так — он до сих пор ничего не знает.

Несколько долгих мгновений она почти верила, что морг Института Склифосовского, тело под простыней — это не правда, нелепый ночной кошмар, который сейчас развеется как дым и забудется навсегда.

— Как сына назовешь? — спросила нянечка в роддоме, помогая ей перелечь с каталки на койку.

— Моему папе очень нравится имя Максим, — быстро проговорила Алиса, — мы заранее решили, если будет мальчик… мой папа… папочка…

Она заплакала, вжавшись лицом в подушку.

Глава 23

— Конечно, это была не любовь. Что-то совсем другое. — Алиса смотрела куда-то мимо Денниса. — Если бы у меня за эти годы хватило мужества хотя бы раз подумать, разобраться, понять, что же это было, я, возможно, и сумела бы сейчас сформулировать. Но я запретила себе думать об этом. Все, что я чувствовала к Карлу, исчезло в тот момент, когда я шарахнулась виском об угол стола. Знаете, отшибло память, и все чувства отшибло. Напрочь. Так бывает при сотрясении мозга. Я стала жить так, будто нет никакого Карла Майнхоффа. И никогда не было.

— И все-таки вы решились оставить ребенка, — еле слышно произнес Деннис.

— Нет, — она покачала головой, — я почти сразу приняла твердое решение, что ребенка не будет. Ну в самом деле, как можно рожать от человека, который для меня перестал существовать? Разумеется, было бы логично избавиться от ребенка. Мне жилось бы куда спокойней, удобней, я нашла бы хорошую работу, вышла замуж, родила бы потом другого ребенка. Я уже приняла твердое, разумное решение. Моя мама была совершенно права, и правы миллионы женщин, для которых это всего лишь досадная, но несложная хирургическая операция. Мне просто в последний момент стало до ужаса жалко ребенка, которого уже никогда не будет. Другим, желанным, своевременным, правильным детям суждено родиться, а этому нет. Никогда. Жалость оказалась сильней здравого смысла, нормальной житейской логики. Я сама не ожидала, что так получится.

— Ваши родители знали, от кого ребенок?

— Папа знал все. Почти все. Но папа умер. А маме я потом сказала, что отец ребенка вовсе не Карл, просто случился у меня другой роман, именно поэтому я рассталась с Карлом. В общем, она поверила. Какая разница, кто отец, если нет никакого отца? Мальчик здоровый, умный, развивается нормально. Мама, конечно, любит его, но видимся мы редко. У нее новый муж, много работы, она преподает, ее приглашают читать лекции в Англию, во Францию, в Америку, она написала два учебника по глазным болезням…

— А Максим? Он ведь спрашивал, кто его отец?

— Погиб его отец, — она тряхнула волосами, — разбился в машине. Мы учились вместе, потом встретились, была короткая любовь, а через несколько дней он погиб. Он был замечательным, чудесным человеком, самым лучшим. Я не только Максима, но и себя сумела убедить в этом. Правда, когда я впервые увидела в какой-то газете фотографию Карла, узнала, кто он, прочитала о террористическом акте в Северной Ирландии, потом про захват заложников в Амстердаме, потом… Знаете, я запрещала себе искать информацию о нем, но все время почему-то натыкалась на очередной взрыв или на убийство какого-нибудь политического деятеля. А потом я узнала, что он погиб. Он не один раз погибал, и кто-то из журналистов заметил, что нет на земле человека, который читал бы про самого себя столько некрологов… А вообще, Деннис, я вам ничего не рассказывала. Я все выдумала. Нет никакого Майнхоффа.

— Простите меня, Алиса, — он резко встал, подошел к креслу, в котором она сидела, сжавшись в комок, — простите, но сейчас уже нельзя играть в жмурки. Все это было, и все это правда. Опасная и для вас, и для вашего ребенка. Я много читал о Майнхоффе. У нас в Америке издавалась о нем книга, очень подробное исследование. Там много фактов и фотографий. Я помню его лицо. Максим…

— Нет! — она вскинула руку, словно защищаясь.

— Максим похож на него, Алиса. Очень похож. Майнхофф не оставит вас в покое.

— Но ведь это нелогично, Деннис. Вы прекрасно знаете, что в наше время, когда есть банк спермы, и отцовство для многих — пустой звук… Ну, подумаешь, какая-то русская родила от него ребенка десять лет назад. Он бандит с мировым именем, у него может быть дюжина детей в разных странах…

— Не обманывайте себя, Алиса, — покачал головой Деннис, — если бы ваше с ним знакомство ограничилось двумя неделями в студенческом лагере, вы еще могли бы тешиться иллюзией, будто ему все равно и он не станет искать встречи со своим сыном. Но вы слишком хорошо его знаете. Вы ведь сами сказали — его сын, его кровь, его собственность. Фотографии. Встреча на пляже. Разве этого не достаточно, чтобы понять: он не оставит вас в покое?

— А если я сообщу в полицию? — быстро спросила Алиса.

— Вас не выпустят из страны. Вами будет заниматься МОССАД. Не уверен, что они обеспечат безопасность вам и Максиму. Более того, я не исключаю, что они попытаются использовать эту информацию в своих целях, далеких от целей вашей безопасности… Простите, я неловко выразился, в общем, мне кажется, полиция вам не поможет. Да и слишком уж много придется объяснять. В их глазах вы будете…

— Да, я знаю, как буду выглядеть в их глазах. Бывшая любовница международного террориста. Но главное даже не в этом. Я не могу допустить, чтобы Максим узнал правду. Не могу. Он слишком маленький, для него это станет страшным потрясением. И, честно говоря, я не знаю, чего больше боюсь — Карла или этой правды…

— Но все-таки что-то вы чувствовали к нему, — медленно произнес Деннис, это не была случайная интрижка. Вы встречались на протяжении четырех лет. Неужели в нем, тогдашнем, не было ничего пугающего или хотя бы странного для вас?

— Было. Конечно, было. Но я привыкла не придавать особенного значения словам, болтовне. Я сама человек не слишком разговорчивый и чужие слова часто пропускаю мимо ушей. Папа с детства внушил мне, что судить о человеке можно только по его поступкам, но никак не по словам. Многие болтают сегодня одно, завтра другое. Карл болтал глупости, он издевался над всем миром и тут же смеялся над собой. Он умел смеяться над собой. Это мне нравилось.

— Наверное, не только это?

— Конечно, не только. Если бы я знала, если бы могла объяснить… голос, усмешка, разрез глаз, походка, запах. Меня страшно тянуло к нему, вопреки здравому смыслу, вопреки его злой болтовне и всяким моим подозрениям.

— Вы подозревали, что он не просто болтун, а серьезный преступник?

— Нет.

— Но вы сказали «подозрения»….

— Оговорилась.

— Я читал где-то, что в советской России контакты с иностранцами фиксировались КГБ. Вас не беспокоила эта организация?

— Нет. Граждане социалистических стран были не совсем иностранцами, а студенты и аспиранты, которые учились в Москве, — тем более.