Образ врага - Полина Дашкова

— Одиннадцать лет? — тихо переспросил Деннис. Она не ответила, достала сигарету, он щелкнул зажигалкой. Она долго не могла прикурить. Руки дрожали. Наконец, глубоко затянувшись, она произнесла:

— Деннис, вы знаете, кто такой Карл Майнхофф?

— Это знает каждый, кто хоть иногда смотрит телевизор и читает газеты, Деннис быстро отхлебнул коньяку, — Майнхофф — международный террорист, которого много лет не могут поймать.

— Да, — она нервно усмехнулась, — он бандит, жестокий, сумасшедший, помешанный на своем баронском происхождении. Он убийца с принципами, с идеей. Сейчас он здесь, в Израиле. Я видела его в Эйлате. Он узнал меня, а я — его. Я сфотографировала его в кафе, просто потому, что не могла поверить своим глазам. Я ведь читала, он погиб три года назад в Северной Ирландии. Вы правы насчет этих снимков. Никакой случайности не было. Их забрал Карл. Я сделала чудовищную глупость, когда стала его фотографировать. Но у меня был шок. Я так надеялась, что его нет на свете и никто никогда не узнает… А потом я увидела, как они разговаривают на пирсе. Максим и он. Я закричала и сорвала голос, побежала и подвернула ногу. Единственное, что можно сделать в этой ситуации, — орать, бежать. Но нет ничего бессмысленней. Дело в том, что Карл Майнхофф — отец Максима.

Алиса говорила очень тихо, но Деннису показалось, что она кричит. К ним направлялся улыбающийся, круглолицый бармен с рыжими усами.

— Извините, мы уже закрываемся.

Деннис быстрым движением опрокинул в рот каплю коньяку, оставшуюся на дне рюмки, потом встал, обошел стол и взял Алису за плечи.

— Пойдемте.

Они не произнесли ни слова, пока ехали в лифте, пока шли по коридору. Он открыл дверь своего номера, пропуская ее вперед. Она замерла на пороге.

— Меня-то вы не боитесь, Алиса? — спросил он, мягко улыбнувшись. — Бар закрыт, в вашем номере спит Максим, мы можем разбудить его. Больше поговорить негде. Заходите.

Она вошла, уселась в кресло, съежившись, обхватив плечи руками.

— Кто-нибудь, кроме вас, знает? — спросил Деннис.

— Теперь да.

— Вы имеете в виду меня?

— Я имею в виду Майнхоффа. Он все понял, когда увидел нас в кафе. Он все понял потому, что для него это важно. Благородная баронская кровь. Сын. Его кровь. Его собственность. — Она говорила быстро, отрывисто, и опять Деннису показалось, что она кричит, хотя это был почти шепот. — Надо знать Карла, а я его знаю. Мы познакомились пятнадцать лет назад. Все произошло не сразу. Потом еще четыре года он то и дело возникал в моей жизни. Я понятия не имела, кто он. Просто немец из ГДР, аспирант Института международных отношений. Он приезжал в Россию. Это, конечно, была не любовь. Что-то совсем другое…

Москва, январь-август 1987 года

Ирина Павловна Воротынцева расхаживала по своей просторной, стерильно чистой кухне из угла в угол, держа в руках телефон на длинном проводе.

— Сколько можно тянуть! — кричала она в трубку. — Он уже потерял человеческий облик. Неужели вы не понимаете, что гипноз для него — как мертвому припарки?

— Я не могу взять на себя такую ответственность, — вздыхал в трубке нарколог Анатолий Коробец, — вы ведь знаете, что будет, если он сорвется хотя бы один раз. Мы потеряем его.

— Лично я его уже давно потеряла. Меня беспокоит не он, а дочь. Она живет с ним, она взвалила на себя это, и я не могу не думать о ней. Если бы вы видели, на кого она похожа… Ну я прошу вас, поговорите с Юрием в последний раз. Терять уже нечего.

— Ирина Павловна, а почему вы сами не можете с ним поговорить?

— Пыталась уже, — Ирина Павловна остановилась и тяжело уселась на табуретку напротив Алисы, — он ссылается на вас. Будто бы вы хотите еще подождать. До лета.

— Весна — тяжелое время для сердечников.

— Он прежде всего алкоголик, а потом уже сердечник! Вы можете на него повлиять. Простите, что я так резко разговариваю с вами, но повторяю, мне страшно за дочь. Два месяца назад у нее было сотрясение мозга. Я не сомневаюсь, головокружения у нее начались на нервной почве. А что будет дальше?

Алиса сидела, низко опустив голову, ковыряла вилкой кусок жареной рыбы. Ей было неприятно слушать этот разговор, она отговаривала маму звонить Коробцу, но Ирина Павловна, человек решительный и жесткий, все-таки набрала номер.

— Хорошо, — устало согласился Коробец, — я попытаюсь поговорить с ним еще раз. Но обещать ничего не могу. В любом случае до мая мы будем обходиться гипнозом.

— Почему ты не ешь? — спросила Ирина Павловна, положив трубку. — Я сорок минут стояла в очереди за этой рыбой, пожарила специально к твоему приходу, как ты любишь, с лучком.

— Прости, мамуль, не хочется.

— Алиса, что с тобой происходит? Ты зеленая, на тебя смотреть страшно.

— Ничего, мамуль. Со мной все в порядке.

— А все в порядке, так давай ешь!

— Не могу… — Алиса судорожно сглотнула. — Тошнит меня, мамочка. Это бывает после сотрясения.

Ирина Павловна долго молчала, потом, не глядя на дочь, тихо спросила:

— Сколько у тебя недель, Алиса?

— Четырнадцать.

— Что будем делать?

— Не знаю, мамочка.

— То есть как — не знаю? Ты что, успела за десять дней, которые мы не виделись, выйти замуж?

— Нет, — глухо пробормотала Алиса, — замуж я не вышла.

— Хотя бы скажи, кто он?

— Теперь это не имеет значения.

Ирина Павловна встала, громко двинув табуреткой, вышла из кухни, вернулась, держа в руках раскрытую записную книжку. Она так нервничала, что несколько раз сбилась, набирая номер.

— Кирочка, здравствуй, дорогая. Как у тебя дела? Да… надо же… я тебя поздравляю… Кира, ты можешь принять мою Алису прямо завтра? Да, очень срочно… говорит, четырнадцать недель… нет, об этом речи быть не может… Ну, что делать? Я понимаю, срок большой, но она молчала все это время. Она ведь у нас такая вся из себя сложная… Спасибо… да, конечно… спасибо, Кирочка, целую тебя.

Положив трубку, Ирина Павловна стала капать себе в рюмку валериановые капли.

— Пять… восемь… — сосредоточенно считала она, — завтра к половине девятого ты должна быть у Киры Александровны на Покровке. Она все сделает в тот же день. Под общим наркозом… одиннадцать… пятнадцать… — Ирина Павловна опрокинула рюмку в рот, сильно поморщилась. — Почему ты рассталась с Колей Иевливым? Ну почему? Такой чудесный мальчик, воспитанный, умный, перспективный, из интеллигентной семьи… А чем тебе Годунов не угодил? Квартира, машина, загранкомандировки… Вышла бы за Годунова и рожала бы на здоровье. Я, конечно, понимаю, разница в возрасте, но тогда выходила бы за Колю. Вы с ним ровесники. Ну, от кого ты залетела? От кого? От этого твоего сумасшедшего немца? Что ты молчишь, Алиса? Почему ты все время молчишь?

На следующее утро Алиса, пошатываясь от слабости после бессонной ночи, вошла в кабинет Киры Александровны Ярославцевой, бывшей сокурсницы Ирины Павловны по Первому медицинскому институту.

— Ты действительно ужасно выглядишь, детка, — сказала Ярославцева, — ну, давай раздевайся. Что же ты дотянула до четырнадцати недель? Ты уже большая девочка… Ладно, времени мало. Я договорилась насчет анализов, сделаем все прямо сегодня, завтра тебя отпущу домой. Давай, детка, не копайся. У меня сегодня тяжелый день.

Алиса продолжала стоять, глядя в пол.

— Ну, ты что застыла? Будет общий наркоз, новый французский препарат, ты ничего не почувствуешь. — Кира Александровна стала тщательно мыть руки у раковины. — Халатик есть у тебя? Мама предупредила, чтобы ты привезла все свое? Тапочки, халат, рубашку… Да что с тобой?

Алиса дрожащими руками открыла сумку, вытащила запечатанную коробку французских духов «Клима», поставила на стол. Вчера мама сказала, что денег Кира не возьмет, и передала для нее эти духи.

— Спасибо, спасибо, детка, — улыбнулась Ярославцева, — это мои любимые.

Алиса присела на краешек стула, стала медленно снимать сапоги, вытянула из сумки пакеты с тапочками, с халатом и ночной рубашкой. Потом ей сделали анализ крови, и уже через час в маленькой операционной ее ждал анестезиолог со шприцем в руках. Вошла Кира Александровна в марлевой маске, с растопыренными пальцами в стерильных перчатках.

— Ну, давай, деточка. Что ты опять застыла? Нельзя к этому относиться как к трагедии. Эй, Алиска, ты плачешь, что ли? Прекрати сейчас же! Что за детский сад? Возьми себя в руки.

— Ну, мы долго рыдать-то будем? — подал голос анестезиолог. — Давай, барышня, быстренько в кресло. Сопли и слезы убрать! Тоже мне великомученица! Давай, у меня через двадцать минут плановая операция.

— Простите, — прошептала Алиса, едва шевеля губами, — простите, я не могу… Я домой поеду. Не могу.

— Ну, здравствуйте! — Ярославцева всплеснула руками в перчатках. — Это что за новости такие? Ну-ка давай, быстренько залезай в кресло! Раз-два, и готово.