Другие цвета - Орхан Памук

Мне хотелось бы извиниться за то, что я так много говорю о политике.

Мир, которому мне больше всего хочется принадлежать, это, конечно, мир воображения. С семи до двадцати двух лет я мечтал стать художником и, бродя по улицам Стамбула, рисовал города. Потом, когда мне исполнилось двадцать два года, я бросил рисовать и начал писать романы, о чем я рассказываю в книге «Стамбул». Сейчас я понимаю, что на самом деле всегда был занят одним и тем же — вне зависимости от того, что это было: живопись или книги. К рисунку или книге меня всегда привязывало одно: желание сбежать из скучного, душного, безнадежного и хорошо знакомого мира в иной мир, более глубокий и красочный, более сложный и богатый. Чтобы попасть в этот чудесный мир, не важно, рисую ли я его линии красками, как в детстве и молодости, или создаю с помощью слов, как последние тридцать лет, мне нужно каждый день подолгу бывать одному. Этот утешительный второй мир, который я воображаю, сидя где-нибудь в одиночестве, создан из того же материала, что и привычный, знакомый мир, — из того, что я видел на улицах и в домах Стамбула, Карса и Франкфурта. Но именно сила воображения — воображения писателя — придает ограниченному миру повседневной жизни его неповторимость, его очарование и душу.

Напоследок мне хочется сказать об этой душе — чтобы передать ее, писатель тратит всю свою жизнь. Мне кажется, жизнь, хотя ее и трудно понять, может быть счастливой, если удастся поместить эту невероятно запутанную и странную штуку в рамки. В большинстве случаев причина нашего счастья или несчастья заключается не в самой жизни, а в том смысле, который мы ей придаем. Я посвятил всю жизнь исследованию этого смысла. Иными словами, всю свою жизнь я бродил среди грохота и шума сегодняшнего запутанного, трудного, быстро меняющегося мира, в лабиринте поразительных поворотов жизни, в поисках начала, середины, конца… По-моему, такое можно найти только в романах. С тех пор как вышел мой роман «Снег», я всякий раз, выходя на улицы Франкфурта, где бродил мой герой Ка, немного похожий на меня, чувствую присутствие его призрака, и мне кажется, что улицы города начинают приобретать особый смысл — будто я сумел побывать в его сердце. Как-то Малларме сказал: «Все в мире существует для того, чтобы оказаться в книге», и был абсолютно прав. И, без сомнения, именно романы лучше всего вбирают в себя все то, что существует в мире. Воображение — способность понимать других — величайшая способность человечества, и уже многие столетия романы являются самым лучшим ее выражением. Я принимаю Премию мира от Немецкого Союза книготорговцев в знак признательности за мою тридцатилетнюю преданную службу этому величайшему искусству и искренне всех вас благодарю.

Глава 55

В СУДЕ

В эту пятницу в Стамбуле, в Шишли, районе, где я провел всю свою жизнь, в здании суда, напротив трехэтажного дома, где сорок лет в одиночестве жила моя бабушка, я предстану перед судом. Меня обвиняют в «публичном оскорблении турецкой нации». Прокурор будет требовать для меня три года тюрьмы. Возможно, меня должен беспокоить тот факт, что в том же суде рассматривалось такое же дело турецкого журналиста армянского происхождения, Гранта Динка, тоже обвиненного по статье 301 уголовного кодекса, — и его признали виновным, приговорив к шести месяцам лишения свободы; однако я сохраняю спокойствие. Как и мой адвокат, я верю, что выдвинутые против меня обвинения неубедительны, и не думаю, что действительно попаду в тюрьму.

Мой процесс кажется мне немного драматизированным, что меня смущает. К тому же я помню, что большинство моих стамбульских друзей, с которыми я советовался по поводу предъявленного мне обвинения, подвергались в свое время гораздо более суровым судебным преследованиям и провели многие годы жизни в залах суда и тюремных камерах только из-за написанной книги или даже статьи. Иногда я предаюсь застенчивости, предписанной в данных ситуациях турецкой моралью, и мне не хочется ничего отвечать, но я также знаю и то, что мои чувства являются важной составляющей всей проблемы. Поскольку мне довелось жить в стране, где при каждом удобном случае принято прославлять пашей, жандармов и праведников, а писателям воздавать должное лишь на похоронах, продержав их до этого долгие годы в судах и по тюрьмам, я не могу сказать, что удивлен тем, что попал под суд. Я понимаю тех, кто с улыбкой говорит, что, раз государство решило меня посадить, значит, я стал наконец настоящим турецким писателем. Но когда я произносил слова, навлекшие на меня такие неприятности, у меня и в мыслях не было, что я удостоюсь такой чести.

В феврале 2005 года в интервью одной швейцарской газете я сказал, что «в Турции были убиты тридцать тысяч курдов и миллион армян», и посетовал на то, что в моей стране существует запрет на обсуждение этой темы. Я говорил о событиях, произошедших с армянами в Османской империи в 1915 году. Среди серьезных историков нет сомнений в том, что большинство армян, живших в Османской империи, подверглись депортации под предлогом их неблагонадежности во время Первой мировой войны, и многие из них в процессе депортации были убиты. Официальные представители Турецкой Республики утверждают. что число погибших сильно преувеличено и что произошедшее нельзя считать геноцидом, поскольку уничтожение армян не было систематическим и к тому же во время войны армяне сами убили много мусульман. Однако впервые за много лет, в сентябре прошлого года, три крупных стамбульских университета, несмотря на противодействие со стороны государства, совместными усилиями провели открытую научную конференцию, на которой обсуждались факты, отрицаемые официальной властью. Еще совсем недавно за подобные дискуссии можно было попасть в тюрьму или под суд.

Если государство настолько тщательно скрывает от турецкого народа то, что произошло с армянами Османской империи в 1915 году, значит, в Турции на эту тему действительно наложено табу. Лишним доказательством этому является фурор, который произвели мои слова: многие газеты развернули против меня яростную кампанию, а некоторые колумнисты даже написали, что для общей пользы меня надо заставить замолчать; группы национальных экстремистов организовали митинги и демонстрации, на которых публично жгли мои книги и фотографии. Как Ка, герой моего романа «Снег», вышедшего несколько лет назад, из-за своих политических взглядов я вынужден был на некоторое время покинуть родной город, его любимые мною улицы. Поскольку у меня не было желания раздувать эту историю и мне даже слышать не хотелось об этом деле, то я поначалу хранил молчание и, охваченный странным чувством стыда, пытался скрывать произошедшее. Но дело получило международную огласку, когда губернатор одной из провинций приказал сжечь все мои книги, а против меня в Стамбуле было открыто дело. Теперь я сознавал, что вспыхнувшая в обществе ненависть направлена не только лично на меня, и понял, что настало время заговорить о произошедшем и в Турции, и за ее пределами — отчасти потому, что я был убежден: честь нации может запятнать не открытое обсуждение «темных пятен» в ее истории, а, наоборот, их замалчивание. Невозможно было не замечать, что запрет в сегодняшней Турции обсуждать участь армян Османской империи перерос, по сути дела, в запрет свободы слова, и я понял, что две эти темы неразрывно связаны. Я был растроган международным интересом и вниманием к моей судьбе, но мне было неприятно сознавать, что я оказался между моей страной и остальным миром. Кроме того, очевидно было, что страна, которая никак не могла отказаться от приятной привычки бросать в тюрьму писателей, не может рассчитывать стать полноправным членом ЕС, но я чувствовал, что должен поведать европейским консерваторам, не желавшим видеть Турцию в Евросоюзе, почему вступление в эту организацию пойдет на пользу не только Турции, но и самой Европе.

Труднее всего было объяснить, почему страна, главной внешнеполитической задачей которой является вступление в Евросоюз, пытается, как выразился бы Джозеф Конрад, «на глазах у Запада» посадить в тюрьму автора, чьи книги хорошо известны в этой самой Европе. Мне трудно объяснить этот парадокс простым невежеством, завистью или нетерпимостью, но это не единственный парадокс в данном деле. Что думать, когда турки считают себя добрыми, неспособными на геноцид, склонными к сочувствию людьми, в отличие от европейцев, в то время как различные националистические группировки угрожают меня убить? Какой логикой руководствуется государство, которое жалуется на то, что его враги очерняют Турцию в глазах всего мира, и в то же время преследует и стремится посадить в тюрьму одного писателя за другим, укрепляя тем самым образ «турка-тирана» во всем мире? Если бы Флобер или Жерар де Нерваль, два почитаемых мной писателя, имевших вкус к ориенталистике, услышали бы о профессоре, которому государство поручило провести исследование состояния меньшинств в Турции и который был посажен в тюрьму, сдав отчет, не понравившийся властям; или о том, что с того момента, как я начал писать эту статью, до времени написания фразы, которую вы сейчас читаете, еще пятеро писателей и журналистов были обвинены по 301-й статье, то они с полным правом могли бы назвать эти инциденты странными причудами — bizarreries.