Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

он не мог – не имел морального права.

Пока в один из вечеров не случилось несчастья.

Для Грениха было истинной мукой посещать театры. Он и ранее не любил скопления людей для чуждой ему цели – просмотра нелогичных, глуповатых сцен с нарочитыми диалогами или, того пуще, унылыми завываниями певиц и певцов опер, оперетт или варьете. Балет для него был темой болезненной и запретной, даже Ася это знала. Смерть бывшей невесты, экс-балерины, в театре Мейерхольда превратила Грениха в человека, всем сердцем презирающего всякое искусство. На балет они не ходили никогда. Но ради Аси он терпел все остальное: оперу в Большом, разные постановки в театрах – имени Россова, Художественном, классической оперетты, молодом Экспериментальном и бывшем театре Корша. За сценой Грених не следил, улетая мыслями к работе, лишь изредка поглядывал, запоминая те или иные детали, чтобы сделать потом убедительный вид, что был внимательным, и, если Ася вздумает спросить его мнение, поддержать разговор. Ему доставляло больше удовольствия поглядывать на ее восторженное личико во время просмотра, следить за тем, как бегают глаза, как меняются черты лица, взлетают брови, растягиваются губы в улыбке, как она порой вздыхает, поднося платок к уголкам глаз, или покрывается румянцем.

В тот день давали какую-то суетливую драму Леонида Андреева с девицей со странным именем Оль-Оль в главной роли. Они сидели на первых местах бельэтажа, и Грених скользил рассеянным взглядом по партеру, разделенному двумя рядами, стараясь не вспоминать, как играла свой первый и последний спектакль в ГосТиМе Рита, ее распростертое на мраморной лестнице тело, похожее на куклу в нелепом костюме Коломбины, ее лицо с простреленным виском.

Но то ли предчувствие беды, то ли извечное беспокойство от нахождения в замкнутом пространстве, набитом до отказа людьми, и невозможность подняться и уйти, заставляло Грениха нервничать. Он то и дело проваливался в прошлое и, вздрагивая, выныривал. В воспоминания врывались какие-то черные картины, где вместо Риты с простреленным виском лежала на мраморных ступенях Ася. И он невольно тянулся в темноте к ней рукой, находил ее колени, следом сжимал теплые тонкие пальчики, которые тотчас отвечали взаимным пожатием, и говорил себе, что больше ему не придется пережить такой потери, что дважды боги не посылают молнию в одно и то же дерево.

В этот раз дожидаться конца было особенно тяжко. На последнем издыхании пережил Грених взрывные пятнадцатиминутные овации и долгие комплименты публике актеров, колотил ладонь об ладонь вместе со всеми, думая лишь об одном – выбраться наконец на улицу, к городскому простору и прохладе, – скорее, скорее вдохнуть запах прелой листвы и бензина, воздуха, воздуха. Все поднялись. Он, разумеется, не помчался, как при пожаре, вон, а придержал Асю за локоть, предложив дождаться, когда основная масса зрителей схлынет с кресел и утечет к выходам. Ася вздыхала, улыбалась, пытаясь вытащить из Константина Федоровича впечатления о спектакле, тут же переходила на пересказ своих мыслей. Она всегда так оживленно говорила после спектаклей, будто обсуждала настоящих людей и живые чувства, а не вымышленных персонажей. Грениху почти не приходилось притворяться, будто он что-то понял в постановке. Он слушал, покрывая неуютные чувства заинтересованной улыбкой, иногда вставляя между длинными пояснениями Аси многозначительные «м-мм!» и «а-аа!».

Вот в зале стало свободней, меньше черных пятен человеческих тел, больше красного – материала, из которого были пошиты чехлы кресел. Можно идти. Грених крепко держал Асю за руку, мысленно подсчитывая, сколько времени уйдет на то, чтобы пересечь фойе и спуститься в вестибюль. Ну что сейчас может произойти? Зачем так колотится сердце? Обрушится потолок? Выскочит убийца из-за колонны?

Фойе, лестница… ступени, ступени. Грених оступился, на площадке кто-то выронил платок, а показалось – это лужа крови. Досада! Ступени, ступени, вестибюль, три полуарки-двери, ведущие на выход, и море голов, стойкий гул голосов.

Черт! Ведь надо забрать в гардеробной пальто.

Вернулись. Ася смеялась, спрашивая, не забыл ли чего на работе Костя. Нет, все замечательно, просто у Кости рябит в глазах от лестниц и людей.

Медленно, чтобы не выдать тревоги, он помог жене вдеть руки в ее светло-кремовое пальто, купленное только вчера вместо того, что она испортила, упав в лужу с мазутом, заботливо застегнул пуговицу у горла. Ася опять рассмеялась, отстранилась, сказав, что она не маленькая. Сам он одевался на ходу и все никак не мог попасть рукой в рукав, потому что тот был вывернут наизнанку, Ася задорно хохотала, прыгая то справа, то слева, пыталась помочь, но Грених, не понимая, с какой стороны принять ее помощь, вертелся юлой и тоже смеялся, потому что испытывал облегчение, покидая это неприятное для него место. На крыльцо они выбежали возбужденно-раскрасневшиеся, и ему казалось, что он помолодел лет на двадцать, опять студент, вновь влюблен и даже немного несерьезен. С Асей так легко дышалось, точно она сама была свежим ветром.

Теснота помещений осталась позади, в свои объятия их приняли шумные улицы Москвы, как в старые добрые времена, заполоненные у театров на время окончания пьесы извозчиками, а теперь и таксомоторами. Возницы бились с шоферами, первые горланили, едва не хватали за локти, приходилось обороняться, вторые – жали на клаксоны и выкрикивали цены ниже извозчичьих. Было достаточно светло, горели светильники на фасаде театра, ярко алели, как советское знамя, под бледным светом газа его стены в русском стиле с полукруглыми окнами и куполками на крыше. Светились и окна здания напротив – это была Мексиканская миссия. Народ толпой валил в сторону Большой Дмитровки и к Петровке. Подхваченные людьми, они двинулись к Нарышкинским палатам. Ася что-то начала рассказывать про индейцев майя, когда кто-то выдернул из ее руки сумочку.

Самой огромной ошибкой Грениха было податься импульсу и кинуться в сторону вора. Тот не пробежал и десяти метров, как бросил трофей и исчез за углом. Всюду раздавались возмущенные вскрики, кто-то понесся за обидчиком, кто-то окликнул постового милиционера, но темной фуражки с красным околышем нигде не было видно. Сумку поднял высокий человек в объемном прорезиненном макинтоше, висящем мешком на сутулых плечах, и в большой клетчатой кепке и уже протягивал ее владелице. Видно его было только со спины. Ася с благодарностью в лице принимала сумочку. Грених торопился вернуться, не понимая, чего хочет больше, чтобы этот человек отошел от нее или увидеть его лицо. О том, что с сумочкой была проведена хитрая комбинация – иначе зачем было ее бросать? – он уже догадывался, еще не понимая целей мошенников.

Вдруг ни с того ни с сего Ася покачнулась, сложившись