Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

поставила рюмку и бросилась собирать разлетевшееся на тысячи каких-то разнообразных предметов, бумажек, коробочек содержимое сумки. Там были кусочек глицеринового мыла в ярко-красной обертке из бывшего магазина Брокера, зеркальце, синяя коробочка пудры «Имша», гребешок, тетрадки, перья, кисточки, баночки с гуашью, тетрадь для рисования с набросками, целая пригоршня конфет «Шары-Шуры», множество цветных ниток, пуговиц и бусы, которые рассыпались мириадами белых стекляшек. И все это раскатилось по всей кухне.

Сацук тяжело вздохнул и присел на корточки, стал помогать сгребать в одну кучу весь этот женский хлам, искоса посматривая на ее рисунки, но стараясь взгляд свой скрывать.

– Ах боже, пудру рассыпала! – вскочила студентка. – Где у вас раковина?

– Вона, – махнул головой управдом.

Та на миг ринулась к крану, но вскоре вернулась и принялась быстро-быстро сгребать все в сумку, села на стул, обняв ее, и виновато улыбнулась.

– Простите меня, я такая неловкая – все полы перепачкала пудрой. Давайте ототру? Есть тряпки, метла?

– Не надо, – разозлился Сацук, поднявшись и хлопнув клюквенной водки, чтобы успокоить нервы. В горло закатился огненный шар, опалил легкие, по рту разлилась ужасная горечь. И его окатило холодным потом. Он только что выпил хлоралгидрата – ровно два грамма, которые всыпал гостье. Именно столько нужно, чтобы жертва не билась в нервном припадке, а сладко уснула. Глаза его округлились так, будто его проткнули насквозь копьем. Он посмотрел на большеглазую девицу с растрепанной косой через плечо, та смотрела в ответ испуганным взглядом человека, который только что нажал на гашетку ружья.

Они молчали долгую минуту. Сацук схватился за горло, ожидая, что сейчас упадет. Он сотни раз использовал хлоралгидрат, но никогда сам его не принимал. Он сотни раз видел, как жертва, валясь почти сразу же, засыпала на глазах, но никогда не падал сам.

Схватившись за стол, он покачнулся, не понимая, это что, уже кружится голова? Так должно быть? Стены поплыли куда-то набок – сомнений быть не может, началось.

– Неужели вы думали, я не почувствую запаха? – спросила девица.

– Нихто никогда… – начал он и осекся, понимая, что сейчас себя сдаст с потрохами.

– Я – студентка факультета судебной химии и знаю, как пахнет хлоралгидрат. Хлоркой! А еще я знаю рецепт этого коктейля, который называется «малинка». Водка с хлоралгидратом. Им опаивают незадачливых девушек с целью ограбления.

– Чертова видьма ты, а не студентка, – выдохнул Сацук, осторожно опускаясь на стул.

– Вам сейчас станет хуже, – поднялась она, подтягивая сумочку к локтю.

– Когда подменила-то?

– Когда поднялась помыть руки от пудры. Я перепачкала рюмки белым, а вы и не заметили.

– Сумку уронила нарочно?

– Нарочно. Я себе жизнь спасала, – покачала она головой и протянула ладонь. – Идемте, я вас доведу до вашей комнаты, до кровати.

– Не надо, – прохрипел управдом.

– Но ведь явятся ваши соседи по квартире и застанут вас лежащим на полу. Минут через десять вы начнете терять сознание.

Он упал лицом на стол, безжизненно вытянув обе руки на столешнице, заметив, однако, как девица ловко переставила рюмки от него подальше, чтобы те не разбились. Потом она бесстыдно сунула руку в его куртку и достала связку ключей.

– Какой ключ от вашей комнаты? Не бойтесь, я не собираюсь вас обворовывать. Я просто провожу до кровати.

– Видьма, – в тоне его скользнуло отчаяние.

– Не говорите так, вы же меня обижаете. Я честная советская женщина. И это вы собирались меня опоить.

– Тот, що с лепестками. А дверь – вон, – он с трудом оторвал руку от стола, насилу сложил пальцы, чтобы указать ей, куда идти. Он не хотел, чтобы его увидел таким кто-то из жильцов, он и без того достаточно рисковал и подставлялся в последнее время. Что будет, если узнают, как он оплошал с этой девицей? Позорище!

От этих мыслей его развезло окончательно. На глаза навернулись самые настоящие слезы – это было следствие действия хлоралгидрата, но в душе все колыхалось от отчаяния и нежелания умирать. Студентка помогла приподняться. Хватаясь за стол, буфет, стены, он добрел до двери, позволил ей открыть замок. Едва держась на ногах, ввалился в комнату и рухнул плашмя на пол, больно ударившись лицом о паркет.

Подтянув свои руки, точно тяжелые канаты, пришитые к одеревеневшим плечам, он сделал усилие, первым делом проверив, не слетела ли кепка, и только потом оттолкнулся от пола. Едва поднял себя на колени, почувствовал у подмышек ее пальцы. Общими усилиями они дотащили его неподъемную тушу до кровати.

– Вы не расскажете мне напоследок про атамана? – нагнулась она к его лицу.

– Уйди, уйди по-хорошому, – едва ворочал он языком.

– Что ж вы прямо в куртке и кепке спать будете? Давайте я помогу их снять?

– Не надо, помогла ужо, спасибо. Иди.

Она присела рядом на кровать. Он ясно видел, как ее рука поднялась, плавно опустилась ему на голову, будто рука священника для крестного знамения, и начала стягивать с него туго сидящую кепку.

– Не надо, уйди, а!

Но кепка слетела с головы, и теперь он предстал перед ней страшным уродливым чудовищем. Мало того что не мог двигать ни руками, ни ногами, не мог остановить поток постыдных слез, теперь она еще и обнажила его увечье. Хотел отвернуться, но выражение ее лица приковало взгляд. Она даже подскочила, увидев его ужасную отметину.

В 17-м, перед тем как дезертировал, он долго лежал в лазарете с тяжелым ранением головы – крепко приложил прикладом ротный командир за неуставное обращение, за отстаивание прав солдатского комитета. Доказать поступок офицера он не мог – не было свидетелей, да и сам на рожон лез, не надо было дразнить капитана перед атакой. Тогда только пришли вести о Февральской революции, образовании Временного правительства и отречении царя, казалось – все, новая жизнь, новые времена, все теперь друг перед другом будут равны, но на деле стало еще хуже, офицеры расстреливали за любое недовольство, за попытку возразить и отстоять свои права. Война до победы, а простой люд погибай – вот что такое было это Временное правительство.

Началось заражение, доктора спасли ему жизнь, оттяпав добрую часть мозга и оставив уродливую отметину синюшного шрама на лбу над левым глазом и внушительную вмятину в черепе величиной с бильярдный шар, которую невозможно было прикрыть и волосами, приходилось всегда быть в шапке.

– Ах, простите… Я не знала!

Он зажмурился в глупой до детскости попытке отгородиться от неприятного, но чувствовал ее присутствие – девчонка стояла над ним, не уходила. Чувство унизительной беспомощности встало комом в горле.

– Прошу вас, не надо меня стесняться, – она опять присела рядом. –