Вторжение - Василий Соколов

Но радость оказалась столь же мимолетной, как и тающий поутру туман.

Кто-то донес ясновельможному пану о любовных проказах во флигеле.

Собрав всю дворню, пан приказал гадкого парнишку вышвырнуть за ворота имения, а пустой девчонке Ядвиге всыпать дюжину розг.

Ядвига не могла снести позора, убежала из особняка той же ночью, следом за Янкой...

- Эх, и помаялись, - вспоминал, вздыхая, дядюшка Янка. - Но, кажут, хоть спина гола, да своя воля. Люба мне Ядвига, и вдвоем-то вроде нужды не чуяли... Чекайте малость, - сказал наконец Янка, беспокоясь, почему так задержались и жена и Марылька. Он встал, надел было кожушок, чтобы сходить к соседям, и едва переступил порог, как столкнулся в сенцах с дочкой.

Марылька вбежала в хату, увидела знакомых красноармейцев, в сердцах заметила отцу, почему вовремя не позвал и заставил парней томиться в ожидании.

- Тебя, дочка, наши мужчинские дела не касаются, - буркнул в ответ Янка. - Скажи, где твои гости? На волах едут?

От этих слов Марыльке стало весело, и озорные смешинки в ее глазах выражали: "Ничегошеньки ты, батя, не понимаешь!" Легко и живо бегала она по комнате - то сливала воду на руки бойцам, то накрывала стол новой скатертью, - по всему хозяин хаты догадался, что этих-то хлопцев и ждала дочка.

Вошла Ядвига, еще не старая, полнолицая; раскланялась и поставила на край стола тарелку с блинами, пахнущими льняным маслом. Потом она внесла Кринку с простоквашей, кусок сала, моченую антоновку.

Когда садились вечерять, к столу подоспел Кондрат Громыка.

- Ваш комдив мне вроде бы сродни. Уж больно душевный! - похвалил Громыка. - Как он поживает?

Костров уклончиво ответил:

- Да ничего себе... поживает...

- Передайте ему поклон. От сябров наших... От всего щирого сердца, сказал Громыка и обратился к Янке: - Ну что ж, без этой самой жидкости и за стол неудобно сидать. Да и хлопцы намерзлись - погреть резон.

Дядюшка Янка достал из чулана бутыль, отмотал тряпицу, и забулькала из горлышка в стаканы густая темная настойка.

- Не обделяй и дочку, - видя, что отец налил только в четыре стакана, сказал Громыка.

- Дите еще малое, - отмахнулся Янка.

- Прямо уж! Сняли только с люльки! - обиделась Марылька и украдкой поглядела на Кострова.

- Налей! - настаивал Громыка и, чокнувшись со всеми, опорожнил стакан, понюхал кусочек ржаного хлеба, сказал, ласково глядя то на Марыльку, то на солдат: - Вот кончат службу, и выбирай себе любого. Так я говорю, хлопцы?

Гости переглянулись. Костров промолчал, чем-то обеспокоенный. Бусыгин, наоборот, крякнул от удовольствия и сказал под общий смех:

- В таком деле зевать нельзя!

Потом говорили о делах артельных, которые, кажется, одинаково заботили и хозяев и хлопцев-бойцов. Но - удивительное дело! - даже когда Кондрат Громыка сыпал цифрами и вместо костяшек счетов загибал пальцы обеих рук, доказывая выгоды артельной жизни перед единоличной, даже в это время в хате не переставал гулять ветерок "провесни", пробуждая в душе все то молодое, чистое и далекое, что до сих пор было где-то глубоко скрыто, а теперь вырывалось наружу с первым дыханием весны.

Вон поглядеть на Марыльку - и не узнать, точно ее подменили! Вся, как струна. Подарит ласку синих очей батьке своему, Янке, а заодно, как бы между прочим, вмиг переглянется с Костровым... Или отойдет к печке, в тень, и то ли грустит, то ли радостно о чем-то мечтает, перебирая тугие пшеничные косы. Потом снова подойдет к столу, встанет за спиной матери, склонит ей на плечо голову и хоть делает вид, что слушает, глаза озабоченные - совсем как у взрослой! - а все равно уловит момент и улыбнется опять же ему, Алексею Кострову...

Степан Бусыгин уловил, как они переглядывались, поревновал в душе, а ничего не мог поделать: воля девичья - кому захочет, тому и подарит сердце...

Спать красноармейцев положили на хозяйской половине, куда Марылька отнесла свое пуховое одеяло и горку подушек. Она пожелала им спокойной ночи и, прикрутив фитиль в стенной лампе, тихо удалилась.

А утром, после завтрака, бойцы уходили на станцию, чтобы на рабочем поезде добраться до городка. Провожать их вызвалась Марылька.

Шли они краем пущи, по тропинке, прихваченной за ночь легким морозцем. Нога в ногу шагали они, мешая друг другу помечтать вслух. Поэтому, словно для отвода глаз, Алексой Костров заговорил о погоде.

- И у вас такая весна? - с живостью спросила Марылька, будто только и ждала этой минуты.

- Наша весна не похожая... Пошумит с недельку, а там, глядишь, и дороги подсохнут.

- Где же такое бывает?

- В степях воронежских. На моей земле.

- У вас матуля есть и батька? - допытывалась Марылька. - Наверное, дня не пройдет, чтобы не вспомянули?

- Думать есть кому. Не одним старикам, а и моей... - Костров не договорил, так как Бусыгин дернул его за рукав, мол, помалкивай, бес тебе в ребро!

Но и с одного этого намека Марылька поняла; побледневшая, с каким-то потерянным выражением лица, она притихла и ступала, не поднимая глаз. У тропинки, которая уходила от леса к дороге, Марылька остановилась, подала лодочкой сложенную, совсем холодную руку:

- Мне пора. А вам тем шляхом... До свиданьица!

Оставшись наедине, Бусыгин пнул ногой мерзлый ком земли и сухо сказал:

- Дернуло тебя с женой соваться!

Костров побагровел, но взял себя в руки:

- По-твоему, врать? Я на такие штучки не пойду!

Бусыгин передернул плечами. Намеренно отстал, плелся сзади, разминая с хрустом ледяшки, потом снова поравнялся и уже в шутку сказал:

- А все-таки растерялись вы, товарищ сержант. При вашем положении я бы...

- При каком таком положении?

- Да как же, видел давеча: девица льнула к тебе, как веточка в ветреную погоду. Протяни руку - и твоя, - пустился было в лирику Бусыгин, но с той же веселостью Костров его перебил:

- Да нет, брат, она же к тебе какой-то деловой вопрос имела!

Бусыгин махнул рукой:

- Э-э, где мне! Не везет по женской части! И все нос мой портит, будь он неладный!

Притворно удивляясь, словно впервые Костров рассмотрел его нос, усмехнулся:

- Да, брат, того... крупноват!

- В прошлую субботу, - продолжал свое Бусыгин, - в клубе чуть было одну совсем не сманил. Да поглядела она на свету и эдак говорит: всем ты, молодец, хорош, только нос дюже непривлекательный... Ну, в общем, как я ее понял, с толкушкой схож...

- Ничего, Бусыгин, главное в человеке - душа, а все остальное приладится.

- Такую деваху упустил. Такую деваху! - снова завздыхал Бусыгин и оглянулся: тяжелым, серым жгутом уползала в лес тропинка, по которой ушла Марылька.

Придя на станцию, они долго лазали под вагонами, искали нужный им рабочий поезд. У одного длиннющего состава Алексей Костров остановился, подозвал Бусыгина и указал на надпись, сделанную на двери вагона: "Советский Союз - Германия".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});