Вторжение - Василий Соколов

Сразу вот так, запросто, Костров не подошел к девушке. Кажется, тоже оробел. Взобравшись наверх, он походил взад-вперед, будто желая убедиться, не размыта ли насыпь, и, как бы между прочим, заметил:

- Разлилась - удержу нет!

Марылька точно бы ослышалась, тихо спросила:

- Что вы сказали?

- Красиво, говорю, весной в половодье... Вон даже кусок дороги унесло, - показал на санный путь, концы которого обрывались в реке.

- А хаты не затопит? - спросила девушка.

- Боитесь? - улыбнулся Костров.

Девушка поежилась и с сожалением промолвила:

- Боюсь.

- Чудная, - Костров встряхнул прядями волос. - Ничего не случится. Побушует, а там, смотришь, за ночь утихомирится. Да и мы вот посланы усмирять ее, - добавил он озабоченно. - Видели, как рвем льдины...

- А вы смелый! - не удержалась Марылька. - Видела, как вы на льдину прыгнули. Она же могла разломиться, и тогда...

- А если бы взаправду тонуть начал, - перебил Костров, - что бы вы тогда стали делать?

Марыльку этот вопрос озаботил, и все же, не задумываясь, она ответила:

- Позвала бы людей.

- Но поблизости никого нет?

- Тогда бы сама взялась помочь. Не оставлять же в беде! - сказала она смущаясь.

Костров подивился ее решимости. Узнав, что она возвращается из школы в свою деревню, он пожалел, что половодье снесло тропинку через реку, хотя в душе радовался случаю, который свел его с Марылькой.

Одета она была налегке - в синюю вязаную кофту с вышитыми белыми ромашками на груди; голову ее слегка покрывала кокетливо взбитая на макушке шапочка, тоже вязаная.

Ее чуть-чуть скуластое лицо было смуглым; всего красивее у нее длинные косы, одна коса лежала на груди, и девушка легким движением руки откинула назад тугой виток пшеничных волос. В глазах у нее стояла синь, будто заронили в них да так и оставили навсегда головки цветущего льна, эти глаза, казалось, могли заглядывать в самую душу человека, к тому же в них легко угадывалась доверчивость.

Бывают минуты, когда человек в увлечении своем может забыть о многом... Такое состояние испытывал сейчас Алексей Костров. Мучительно долго не заглядывал он в такие вот милые глаза, не чувствовал теплоты девичьей руки, не прикасался к мягким косам - и в эту минуту, казалось, запамятовал, что есть у него где-то жена, - он так увлекся, что позабыл обо всем на свете.

- А вы долго у нас собираетесь быть? - неожиданно спросила Марылька.

- Да вот к вечеру, надеюсь, разворошим лед у моста и обратно.

- Так скоро? - Марылька, сожалея, подняла брови.

- Ну, если понравится, то можно и задержаться маленько. Как привечать будете, - улыбнулся он, блеснув кипенно-белыми зубами.

- Ой, что вы! Заходите. У нас тут в каждой хате красноармейцам рады.

- Раз так, заглянем.

- А вы шлях к нам найдете?

- Смотря какие ориентиры укажете, - отшутился Костров, заставив девушку смутиться.

- Нас расшукать зараз легко, - помолчав, ответила она и показала рукой. - Попадете вон в ту веску, там справа четвертая хата. Поперед окон криница...

В это время со стороны моста послышался голос:

- Товарищ сержант! Пора!

Оба - Алексей и девушка - взглянули на реку: берега уже потонули в воде, их очертания угадывались только по ивам, которые как бы сгрудились посреди разлива и оробело вздрагивали, метались, то пригибая, то расправляя под напором воды тонкие, покрытые пушистыми сережками, лозинки.

Откуда ни возьмись, в полынью плюхнулась серая кряква. Следом за ней грациозно опустился селезень. Но то ли ей не понравилось, что разводье было маленьким, то ли боялась своего преследователя, утка взбалмошно закричала и поднялась. "Потешные. Им гнездиться одно раздолье", - отметил про себя Костров и повелительно сказал:

- Красавица, быстрее в лодку. Пока большой льдины нет - проскочим.

- А успеем? - встревожилась она, хотя ей тоже хотелось в чем-то показать себя смелой и уж, во всяком случае, не уронить девичьей гордости в глазах парня.

- Дорогу унесло. Вы теперь нам подчиняетесь, - ответил за Кострова Бусыгин и подал сержанту холодную цепь.

Бусыгин тоже был не прочь везти девушку, но лодка, шаткая и легкая, как перышко, опасно погрузилась в воду, и он уступил Кострову, сказав, чтобы держались подальше от льдин.

- Пока я съезжу, толовый заряд приготовь! - крикнул Костров и, оттолкнув лодку, прыгнул в нее.

Бусыгин не сводил с лодки глаз. А вокруг нее похрустывали, наваливались друг на друга и неуклюже кувыркались льдины. Костров отталкивал их веслами.

Выбрались на середину разводья, и Костров надбавил сил. И вправду только бы скорее: на стремнине льду стало просторнее, течение убыстрилось. Река шумела, суматошно несла вспухшие мутные воды.

Громадная, с вмерзшими камышинами, льдина двигалась наперерез лодке. Двигалась неторопко, как бы вовсе не повинуясь стремнине. Костров греб молча, в тревожном ожидании. Льдина того и гляди могла увлечь с собой лодку, притиснуть ее. Он прикинул: ждать, пока льдина пройдет, уже поздно, и возвращаться ему не хотелось. Бусыгин засмеет, да и не развернешься на стремнине быстро, льдина подойдет, подхватит лодку и унесет невесть куда. Что же делать? Спросить у Марыльки? Но она притихла, ей, кажется, не до этого, в душе, может, ругает себя, что согласилась ехать.

Что-то истошно кричал Бусыгин с берега, но Костров, упираясь в слани ногами, гнал и гнал лодку навстречу пучине. Вот уже и льдина рядом, виден ее изрытый и грязный верх. Что-то треснуло, надломилось и рухнуло вниз. Костров сквозь воду увидел, как под самой лодкой прошел, похожий на акулу, кусок льдины.

Марылька сидела с побелевшим лицом, но, поймав на себе взгляд сержанта, вмиг улыбнулась виновато, и, кажется, еще сильнее проступили на ее лице веснушки.

"Пронесло!" - с облегчением вздохнул Костров и только теперь почувствовал, что опасность миновала: лодка подходила к берегу.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Одно окно хаты Янки Коржа выходило во двор.

Днем дядюшка Янка, мастер портняжных дел, пропадал в мастерской, а под вечер, придя домой, снимал затрепанный, с глубокими карманами халат, обнажался по пояс и плескал на себя деревянным черпаком прохладную воду. После он лежал на топчане, давал отдых мозолистым, со скрюченными пальцами рукам и спине, которая все чаще ныла от многолетнего сидячего положения.

Перед заходом солнца, следуя давней примете, что в эту пору спать вредно, дядюшка Янка вставал и совершал короткие шествия по пригуменью, а чаще, в ненастную погоду, почитал за удовольствие сесть у распахнутого окна, что выходило во двор, и вдыхать густой, пропитанный запахами прелых листьев и трав, воздух, глядеть на предзакатное солнце, которое, будто на приколе у деревьев, долго висело, не желая уходить за горизонт.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});