О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы - Юрий Николаевич Безелянский

Хоч на хвилиночку в гай…

Не дождавшись встречи, Глобов рухнул и заснул мертвецким сном. Не выдержал обильных возлияний и Савельев. Устоял лишь воспитанный на чаче Хача, ну, а я вовремя сумел сказать «Стоп!» Конечно, как говорили древние: «in vino veritas», но не до полной ясности, переходящей в мрак отключки. И я в одиночестве покинул Тетиев и отправился в Киев, в аэропорт Борисполь. В ожидании отлёта сидел в буфете, а когда объявили посадку, схватил свой плащ (было прохладно?), а он, как оказалось, был не мой, но очень похожий на собственный. Через два месяца в Москве объявился какой-то дядя, и мы спокойно обменялись перепутанными плащами. При этом мне пришлось сказать: «Я дико извиняюсь!..»

Вот так: в Риге, в командировке, всё было тихо и благостно, на Киевской земле – буйно и хмельно.

Отдых на Черноморском побережье

И наконец, долгожданный полноценный отпуск. Это не подмосковные Монино и наезды в Барыбино, где жила семья, а полноценный отдых. В 30 лет отправился один к Чёрному морю. Как говорится, вырвался на волю. Да не один – с художницей издательства Центросоюза Наташей К. Никаких отношений до этого с ней не имел, а тут разговорились – у обоих отпуск в одно и то же время – и решили объединиться. У неё был свой адрес на Черноморском побережье, а у меня – свой.

Сначала летели самолётом, а потом пересели на местный поезд, который потащился по берегу моря мимо многочисленных курортных местечек. Наташа, очевидно, рассчитывала, что я сойду на её станции в Лоо и мы будем вместе отдыхать, но у меня был другой адрес – Вардане. А дальше можно вполне вспомнить Маяковского и его стихотворение «Отношение к барышне» (1920):

Этот вечер решал –

не в любовники выйти ль нам?

Темно, никто не увидит нас…

И далее у Владим Владимыча: «…Страсти крут обрыв – / будьте добры: / отойдите, будьте добры…»

Напрашивается перефразировка:

Поезд бежал, и вагоны качались,

И подумалось мне: не качнуться ли нам?

Но потом, образумев, сказал:

«Простите… и желаю успехов вам…»

Короче, я сошёл в Вардане, а несостоявшаяся любовница поехала дальше, в Лоо. Это было более престижное поселение, а Вардане – захудалый посёлочек. Снял угол – и на пляж, к плескающемуся морю. Через несколько дней в Вардане приехал отдыхать Борис Давидовский, а потом и Витя Белецкий. И пошла весёлая холостяцкая жизнь: вино, карты, футбол, море. Но без женщины всё же не обошлось. Познакомился с отдыхающей москвичкой Таней Ватсон. Закрутился курортный романчик, его отзвуком стали написанные строки:

Никогда я не был в этой стороне,

Видел отпечатки яркие лишь марок,

А теперь брожу и слышу, как во сне:

«Вардаке луна, седаке мара…»

О чём слова, о ком слова

Под перебор гитары?

Но лишь заслышу их едва –

Моя кружится голова:

«Вардаке луна, седаке мара».

Я знаю, в суматохе дел,

Каких в Москве немало,

Вдруг вспомню: море, Вардане,

«Вардаке луна, седаке мара».

В Москву возвратился в слякотную осень загоревший и посвежевший (начало отпуска 9 сентября, а конец?..). С Таней один раз встретились в Москве, и – никакого очарования, на фоне столицы она не смотрелась… А была ли Таня?..

А дальше потянулись рабочие будни. Лаконичная запись в дневнике:

1 ноября

В трудовой книжке сделана отметка: «Переведён на должность ст. реактора – зав. отделом заготовок редакции журнала».

Карьерный рост? А в отделе, помимо меня, один человек – Кронский, в неизменной зелёной гимнастёрке, любитель цветов и литературы. Пишет постоянно рассказы и показывает всем. И отзыв один и тот же: ужасно! Но Кронский не падает духом и продолжает писать…

О каждом работнике журнала можно что-то вспомнить, но меня постоянно сдерживает пугающее слово: объём! Объём книги, который очень распухает (а виновата жизнь: длинная!..). В начале был упомянут художник Генрих Абрамович Рогинский. Он не писал рассказов, но был умён и остроумен. Однажды на какие-то денежные поборы в редакции театрально завопил: «Я не скуп! Я нищ!..» Это запомнилось…

«Треугольная груша» Андрея Вознесенского

Ещё одна дата, казалось бы, чужая: 20 августа 1962-го подписана в печать тонюсенькая книжка в мягком переплёте – Андрея Вознесенского «40 лирических отступлений из поэмы „Треугольная груша“», тираж 50 тыс. экз., цена 12 коп. Чужая дата, но книжечка эта стала одной из моих любимых с дарственной подписью Андрея.

В предисловии Андрей написал: «Я работаю над большой сюжетной вещью. Она – об „открытии Америки“».

Тогда это читалось с восторгом, а ныне – в декабре 2018-го – всё идёт к закрытию Америки, как главного врага России.

«Треугольную грушу» я читал и перечитывал, многие строки знал наизусть и совершенно не завидовал Вознесенскому, а, напротив, гордился, что я его знаю и мы вместе учились в 554-й школе, но в параллельных классах.

В памяти всё время всплывают отдельные строчки из его геометрической груши:

Открывайся, Америка!

Эврика!..

Обожаю

Твой пожар этажей…

В ревю танцовщица раздевается, дуря…

Реву?..

«Вы Америка?» – спрошу, как идиот…

Из монологов битников:

Бегите – в себя, на Гаити, в костёлы, в клозеты,

в Египты –

Бегите!

Нас тёмные, как Батые,

Машины поработили…

Пыхтя, как будто тягачи,

За мною ходят стукачи –

17 лбов из ФБР,

Бррр!..

Завораживая, манежа,

Свищет женщина по манежу!..

…Я к ней вламываюсь в антракте.

«Научи, – говорю, – горизонту…»

Я восхищался тогда Вознесенским, его умением жонглировать словами, находить неожиданные сравнения и создавать ароматные, пахучие строки. Даже о футболе: «А ударчик – самый сок, / Прямо в верхний уголок!»

Пройдут долгие десятилетия, и Андрей Вознесенский оценит мою первую книгу «От Рюрика до Ельцина» и на моём творческом вечере в ЦДЛ выскажет свою оценку своему школьному знакомцу: «Поздняя ягода».

У каждого своя Секвойя

Мы Садим Совесть Словно Сад, –

это опять Вознесенский. Да, совесть – ключевое слово в наш холодный циничный век. (Январь 2019 г.)

1963 год – 30/31 год. Очередной год в «СПК». Книжный запой