О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы - Юрий Николаевич Безелянский

падает звезда», посвящённое гибели поэта Тициана Табидзе:

Кто это право дал кретину

Совать звезду под гильотину?..

Как отмечали критики, Мориц в своих стихах «берёт накалом, и только накалом».

Геннадий Шпаликов, автор широко известной песни «А я иду, шагаю по Москве…». Поэт, сценарист из Карелии. Весёлый человек с печальной судьбой, который верил «в нелепую эту страну», ибо в ней видел «как будто бы автопортрет». Автор многих грустных стихов и роковых предчувствий. «Ах, утону я в Западной Двине / Или погибну как-нибудь иначе…» 2 ноября 1974 года Шпаликов сам оборвал ломаную линию своей жизни в пушкинские 37 лет.

Также печальный финал у Николая Рубцова (1936). Он тоже шестидесятник, но совсем иной: не шумный, не дерзкий, не рвущийся вперёд. «Тихая моя Родина! / Ивы, реки, соловьи…» Рубцов из тех шестидесятников, которым не хватало воздуха.

На тёмном разъезде разлуки

И в тесном прощальном авто

Я слышу печальные звуки,

Которых не слышит никто.

И ясно: такие рефлексирующие поэты долго не живут. Нелепая смерть 19 января 1971 года. Ему было 35 лет.

Всё было весёлым вначале,

Всё стало печальным в конце…

Итого 14 шестидесятников. Нет, нужен 15-й. И это Анатолий Кузнецов (1929). Он стоял у истоков новой исповедальной и искренней прозы. И автор «Бабьего Яра», о который было сломано столько копий!.. Не захотел быть первым парнем в советской деревне и 30 июня 1969-го попросил политического убежища в Англии (о нём подробно в книге «Огни эмиграции», 2018). Через 10 лет – 13 июня 1979 года – в Лондоне закончил свой жизненный путь.

Можно, конечно, упомянуть ещё Гладилина, Владимова, Новеллу Матвееву и ещё многих, но не буду. Ну а я сам? В 90-х годах в одной из газет обо мне написали «Неизвестный шестидесятник». А на творческом вечере в ЦДЛ подошёл к микрофону Вознесенский и что-то сказал хвалебное, а главное, определил меня как «позднюю ягоду».

Урожаи давно собраны, всё давно поспело и переспело, а тут на тебе! Ещё какая-то неведомая ягода. Наверняка не наша – заморская… На этой шутливой ноте и закончим очередной год хроники – воспоминаний и дневников. (12–13 марта 2019 г.)

1960 год – 27/28 лет. Последний бухгалтерский год, и снова без дневника

Итак, последний год бухгалтерской стези. Диплом отработан, и я пустился в свободное плавание, сделав резкий поворот: вместо бухгалтерии – журналистика. Оп-па!..

Без дневника год стёрся в памяти, что-то, наверное, было, но ничто не запомнилось. Сидел в своей каморке без окон в булочной-кондитерской № 5 в начале улицы Горького и щёлкал на счётах. В стране что-то происходило, но я как-то не вникал, озабоченный своими делами. Поэтому упомяну лишь одно событие: арест и посадку правозащитника Александра Гинзбурга (1936–2002) за издание самиздатского журнала «Синтаксис».

В 60–70-е годы я был далёк от диссидентской деятельности и мало что о ней знал. Позднее узнал многое и понял, что разделял их идеи, и в первую очередь о свободе слова. Но тем не менее ничего оппозиционного не писал и, соответственно, на Запад не посылал. Жил спокойно в СССР. Лишь работа в Радиокомитете в качестве официального пропагандиста раскрыла мне глаза. И в своём трёхтомнике «Огни эмиграции» (название 3-го тома, 2018) я представил многие фигуры инакомыслящих, в том числе и Гинзбурга. И привёл много обжигающих стихов:

Не забыть мне проклятую зону,

Эту мёртвую память твою…

Это из стихотворения Юрия Домбровского. А в начале 60-х я был далёк от этой темы. Работа, друзья, семья, книги, футбол и многочисленные хобби. Например, преферанс. Даже написал «Балладу о преферансе», посвятив её своим школьным друзьям:

Кто-то выскажет свой осторожный норов

Безразличным голосом: «Я – пас»…

…Позабыты дома «половины»,

В вазах недоедена халва…

Всё это не очень интересно, и приведу лишь три сохранившиеся записи несостоявшегося в целом дневника:

28 апреля

Написано стихотворение «О счастье» с эпиграфом из Бунина: «О счастье мы всегда лишь вспоминаем…»

Одно и то же слово повторяя

И бредя им во сне и наяву,

Мы счастью наши жизни доверяем,

Как доверяют в море маяку.

И это счастье лучезарно светит,

Горит вдали неведомой звездой.

А что оно? Никто нам не ответит,

Ни даже тот, кто мудрый и седой.

Но в час полночный счастье мнится славой,

Наряженной в шелка и позумент.

И чудится: орёл парит трёхглавый

Иль заседает яростно Конвент.

Но счастье вдруг меняет все одежды

И предстаёт нам кожаным мешком,

В котором связаны все мысли и надежды,

Придавленные слитков серебром.

А иногда, весною это чаще,

Когда цветеньем очарован мир,

Любовью представляется нам счастье

(Хоть слово и затаскано до дыр).

И кажется, что отдал за улыбку

Дома, и дол, и стены, и весну,

Что прошлое – громадная ошибка

(И этим делаем ещё одну).

А то порой ничтожнейшая малость,

Комок сырой и пахнущей земли

И будет тем, что так нам не хватало,

Что счастьем настоящим нарекли.

28 декабря

Прощай, Мосхлебторг! «Уволен по собственному желанию». Как молодой специалист отработал почти 3,5 года. Обрёл бухгалтерский опыт. Поплавал в море цифр. А теперь от цифр – к слову.

29 декабря

Зачислен на должность редактора в издательство Центросоюза. Точнее – редактором журнала «Советская потребительская кооперация». Здание на Неглинной рядом с магазином «Охота и рыболовство». Когда-то в этом здании находились номера борделя. Любовная кооперация за деньги… Первые шаги профессиональной журналистики. Экономической журналистики…

Взгляд, обращённый в прошлое

В редакции «СПК» уже работали два выпускника Плехановского института. Я стал третьим. Первые два делали карьеру. Фомин метил на место главного редактора. Хачатуров тоже желал того же, но проиграл борьбу и через некоторое время покинул редакцию в поисках другого карьерного счастья. Ну, а меня на тот момент полностью устраивала смена профессиональной ориентации и зарплата, повышенная вожделенная з/п. В дальнейшем каждый плехановец получил своё. Фомин стал главным редактором, Хача – почти министром, я – писателем. Все трое воплотили