Двоица - Максим Константинович Сонин

выражало скорее удивление, чем скорбь: на кладбище приехали даже те дальние родственники, которых в Москве не видели годами. Все они жались друг к другу, готовились к дождю. Лишь женщина в гробу, казалось, не замечала непогоды. Ее большая фигура терялась в складках одежды, и счастливое восковое лицо выступало над чернотой гроба, словно снежная верхушка среднеазиатской горы. Если бы она могла посмотреть на себя со стороны, то наверняка подумала бы о том, что Бог в конце концов приходит за каждым, и глупо думать, что в жизни кто-то выбирает между страданием и смертью. Одно всегда следует за другим. Смерть для одних – страдание для других.

Девушка в платке уже подходила к гробу и теперь ждала остальных. Мужчины и женщины, мрачные и скучные, обменивались короткими фразами, кивали друг другу. Кто-то плакал.

В стороне, кроме девушки, стояла еще пара – лысеющий мужчина в потертом пиджаке и молодая женщина, которая еле заметно раскачивалась из стороны в сторону и иногда бросала на девушку в платке косые взгляды.

От толпы отделился молодой парень с крашеными волосами. Он подошел к девушке, встал рядом. Девушка что-то прошептала.

– Прости? – спросил парень.

Девушка повторила громче:

– Господи, сестра Твоя расторгла узы смерти и взошла на небеса. Удостой усопшую сестру Твою победы над смертью, чтобы она в покое обрела вечную жизнь.

Она перекрестилась и вздохнула. Слева, из кустов, появился странный человек. Он был одет в домашний шелковый халат и черные сандалии на деревянной подошве.

– Отпусти сестру мою и Твою в вечное плаванье, – сказал странный человек. Он говорил смешно, будто не разжимая губ. – И пусть она пристанет у берега Пути. Пусть стальные кольца, сковавшие ее тело, разомкнутся и спадут на песок. Пусть ее голос ныне и всегда следует за мной и звучит в моей душе.

– Чтобы сестра Твоя вечно пребывала в Твоем тепле, – сказала девушка.

Странный человек положил ей руку на плечо.

– Тепло в Тебе, и смерть в Тебе.

– С кем ты говоришь? – вдруг спросил парень с крашеными волосами. Он смотрел на девушку удивленно.

– Мне привиделся старый друг, – сказала девушка. – Ты его не знаешь.

– Пойдем. – Парень протянул девушке руку. – Все уже собираются.

– Еще минута. – Девушка посмотрела на странного человека и тихо сказала: – Иди своей дорогой, Рамина Брамм.

– Своей дорогой иди, Мишка Миронова, – сказал человек. Он махнул рукой и тут же оказался возле кладбищенской стены. Еще мгновение, и от него осталась лишь тень на кирпичной кладке.

– Пошли, – сказала Мишка. От протянутой руки она отказалась, легко покачав головой. Ближайшие несколько часов она собиралась провести в стороне от человеческих тел. Хватило вчера в больнице и на допросе.

Сперва Мишка поговорила с прибывшими на место взрыва пожарниками и полицейскими, затем со срочно сорвавшимся со службы дядей Сережей. Ему рассказала все в подробностях, только не стала говорить о Елене Васильевне и Коте, чтобы не втягивать их в расследование. Сказала, что код от сейфа все это время был у Осы. Оставалось только надеяться, что она успела уехать из Москвы.

Осу Мишка простила сразу же и бесповоротно. Бабушка учила, что прощение нельзя отмотать назад, а в первое мгновение, когда Мишка только поняла, что сейф сейчас взорвется и что Оса отправила ее на смерть, она подумала лишь о том, какую страшную жизнь прожила эта девушка. Монашество, наркотики и страх, не животный, а человеческий – вечный, неугасающий. Оса всего лишь хотела вырваться и убежать.

Она не хотела умирать, она не хотела возвращаться в мир, в котором место одиночеству было лишь в наркотическом трансе. Мишка представила себе, как сложно было Осе написать ей, втянуть ее в расследование, чтобы дать себе время забрать код от сейфа из квартиры Кати. Как сложно было решиться на встречу с Вершиком, чтобы убедить его в том, что они снова пойдут по пути вместе, отдать ему ключи и отправить навстречу смерти. Вряд ли она сказала ему: «Прощай». Вершик был умнее Мишки и сразу бы почуял неладное.

Жаль было не только Осу. Было жаль и добрую, отзывчивую Катю, которая хотела помочь подруге. Жаль было и ее тень – девочку Котю, которая искала себе защитника. Было жаль Сенатора, но он представлялся Мишке счастливым в смерти – его тела еще не нашли, но дядя Сережа сказал, что это вопрос времени. Мишка была уверена, что он будет улыбаться, когда его найдут. Нина, подруга Сенатора, еще лежала в морге – ее должны были похоронить во вторник. Мишка думала о ней урывками – помнила голос в домофоне и сваленное в кучу тело. Вершик, богомол со знаком Двоицы на шее, все таращился на Мишку обожженным лицом. Она знала, что еще не скоро забудет эти глаза. И их тоже было жаль. Они всю жизнь видели мир, который их ненавидел, ненавидел их Веру и их жизнь. А потом они просто перестали видеть.

Эпилог

Здесь уже наступила осень. Еще в середине августа деревья начали желтеть, а сейчас уже многие стояли нагие. И тем не менее разглядеть среди деревьев стены домиков было невозможно, потому что в ста метрах от дороги земля начинала резко выгибаться, образуя округлые холмы, скрывавшие стены домов. Все пространство между домами было на несколько метров ниже уровня леса, потому что иначе построить молельню было невозможно. Нельзя было, чтобы с дороги молельню было видно. Ездили там редко, но уж не пропустили бы одинокий крест, заинтересовались бы. И даже с холмами и рвами получалось иногда, что какой-нибудь человек забредал в Обитель. Больше снаружи его никогда не видели.

В молельне, обклеенной плакатами – с одеждой, с инструкциями по изготовлению оружия и взрывчатки, со всеми учебными материалами, необходимыми братьям и сестрам, – за планами Обители сидел человек. Давным-давно у него было обыкновенное имя, но от обыкновенного имени он отказался. Не совсем по своей воле и не без труда – это только в книгах человеку легко отвернуться от старой жизни. Но в конце концов имени не стало. Осталось только строгое «отец».

Себя же человек никак не называл, потому что давно себя не чувствовал. В его жизни был только голос Бога, который слышал он один, и его собственный голос, который слышали сыновья и дочери. Единственным его трудом было передать голос Бога так, чтобы совпасть с ним слово в слово, буква в букву. Не могли его дети услышать голос, не хватало им Веры, а значит, нужен был проводник или переписчик. Если бы человеку надо было как-нибудь к себе обратиться – он